Поэзия и стихи

Апология высокой поэзии

Поэзия и стихи - понятия, как известно, не тождественные. Стихи - это способ записи текста, тогда как поэзия - способ сохранения и передачи информации. Запишите текст столбиком, придайте ему ту или иную ритмическую структуру, зарифмуйте, обогатите аллитерациями - вот вам и стихи. Понятно, что подобным образом можно оформить любую чепуху, не имеющую никакого отношения к поэзии - достаточно вспомнить многочисленные рекламные слоганы и поздравления в стихах. В то же время поэтическое произведение, полностью соответствующее всем специфическим требованиям жанра - наличию представленных в лаконичных, сжатых формулировках художественных образов, ассоциативного ряда, мелодической организации речи и т. д. - нередко бывает записано прозой.

Но чаще всего в традиции русской и мировой литературы поэзия и стихи являют нам прекрасное единство формы и содержания, которое высоко ценится любителями изящной словесности. В этом случае стих обуздывает и дисциплинирует своенравие авторского замысла, но и поэтическая фраза в свою очередь требует от стиха гибкости и пластичности, превращая его тем самым в идеальный материал для собственной реализации. Вопреки всем "авангардистским" теориям такой классический баланс формы и содержания в поэтическом произведении представляется мне единственным надежным залогом существования и дальнейшего развития высокой поэзии как самостоятельного вида искусства. Поэтому не отрицая категорически и не подвергая остракизму новаторские эксперименты в области версификации, я отстаивал и буду отстаивать приоритет основных канонических норм стихосложения в сочетании с глубоким и многоплановым содержанием поэтического текста, объединяющим актуальную современную проблематику с широким кругом культурологических реминисценций.

Данная формулировка имеет универсальный характер и может быть предложена в качестве определения одного из отличительных признаков нового направления в современной поэзии, создающегося ныне на базе нашего проекта и объединяющего современных поэтов неоклассического и неоромантического толка. Никто не изобретал для этого направления звучное имя, но как-то исподволь мы стали называть лучезарную энергию, пронизывающую некоторые стихи и наполняющую их силой и движением - высокой поэзией. Так тому и быть.
Высокая поэзия - это энергетический поток, возникающий в тот момент, когда взгляд читателя пробуждает сияние, дремлющее в застывших кристаллах смысла, заключенных в семантическую оправу стихотворения. Этот поток должен подхватить лодку читателя и увлечь ее в неизвестность. Все наши требования к стиху основаны на необходимости расчистить русло для этого потока.

Дискуссии о форме стиха вообще и необходимости использования точной рифмы в частности несомненно играют важную роль в процессе консолидации неоклассицистов и неоромантиков вокруг нового направления, поскольку проявляют и фиксируют версификационный канон и, следовательно, литературный облик возрождаемой нами поэтической школы. Однако не меньшее значение имеют до сих пор остающиеся в тени идеологические и эстетические принципы, долженствующие направлять нашу деятельность в литературном поле и оказывать известное влияние на содержание создаваемых нами произведений. Ликвидируя означенный пробел, позволю себе сначала бегло охарактеризовать общие предпосылки нашей работы, а затем остановиться на некоторых вопросах, касающихся содержания и стратегии лирического стихотворения в моем понимании.

II

Приступая к работе над текстом, поэт использует материал, присущий определенной цивилизационной платформе - в нашем случае это русский язык и комплекс мировоззренческих представлений, накопленных русской цивилизацией, в формировании которой принимали участие (в разной степени интенсивности) представители многих этносов, проживающих в обширной области распространения русского языка, но фундаментом и цементирующим раствором грандиозного здания этой цивилизации является духовная культура русского народа. Нам нет смысла оглядываться по сторонам в поисках неких авторитетов - современное искусство, современная поэзия создаются здесь и сейчас, и создаются нами.

Блистательная культура Европы и ее заокеанского продолжения - Америки (кроме Латинской, которая суть особый цивилизационный феномен) подобна свету погасшей звезды, ее уже нет, но она еще способна очаровывать. С уважением и благодарностью мы принимаем плоды этой утонченной культуры некогда великолепного, хотя и враждебного нам мира, ныне погружающегося в пучину варварства - с тем, чтобы оживить их своим дыханием. Так некогда Рим вдохнул имперскую мощь в стынущий древнегреческий мрамор, и на несколько долгих веков над тогдашней ойкуменой воссиял ярчайший светоч эллинизма. "Нам внятно все", - обмолвился однажды Александр Блок. Путь русской цивилизации, русского языка - это путь синтеза, и нам предстоит осуществить алхимическое таинство преображения осколков европейской поэтической традиции в новый металл высокой поэзии.

Поле нашей деятельности - вся мировая культура, однако нам следует научиться быть разборчивыми: выбирая артефакты, отмеченные печатью интеллектуальной дерзости и духовного взлета, необходимо решительно отбрасывать все зачумленное скудоумием и банальностью. Это в полной мере относится и к отечественной литературе последних десятилетий - здесь требуется особая осторожность в выборе ориентиров и объектов для подражания, поскольку творчество многих известных литераторов указанного периода тронуто тленом вырождения и упадка стиля.
Во второй половине прошлого века поэзия у нас ушла большей частью в переводы, а также в бардовскую и рок-песню, причем ее достижения в перечисленных областях очевидны, мейнстрим же представлен по сути одним Бродским, который получил известность (вполне заслуженную), а затем и Нобелевскую премию только благодаря своей судьбе изгнанника. Не будь Бродский выслан из страны, он, без всякого сомнения, разделил бы судьбу поэтов андеграунда (то есть, собственно поэтов) - С. Чудакова, Л. Аронзона, Е. Шварц. Многим ли сегодня известны их имена? Зато все знают Вознесенского и Рубцова, по большому счету писать стихи просто не умевших, и щедро выдававших "на гора" стилистический и версификационный брак. Дальше дело с пресловутым мейнстримом пошло еще хуже - едва вырвавшись из цепких объятий дышащих застойным перегаром тупых функционеров из Союза Писателей, отрасль была тут же захвачена "метаиронистами", "концептуалистами" и прочими "авангардистами", деятельность которых вообще лежала вне сферы поэзии.
Разумеется, истинные поэты были, есть и будут, а вот господ, поэтов из себя корчивших, лишний раз и упоминать-то неохота, так что на этом предпочитаю завершить короткий и достаточно мрачный обзор недавнего прошлого русской поэзии с тем, чтобы перейти к настоящему и его насущным проблемам.

Высокая поэзия как самостоятельное направление эстетической мысли категорически отвергает и ложный традиционализм (правильнее будет сказать - этнографический фетишизм) нынешних "славянофилов", и нигилистический "авангардизм" нынешних "западников". Русская национальная культура не существует вне русской имперской культуры, имеющей всемирное значение и постоянно поддерживающей процесс творческой интерпретации достижений различных цивилизационных систем в контексте сложившейся модели отечественной цивилизации. Нам следует не замыкаться в изоляции, и не внимать униженно поучениям иноземных "гуманитарных экспертов", а спокойно стремиться к овладению ведущими позициями в мировой культуре - для этого у нас есть все предпосылки и основания. Впрочем, залогом успеха в этой, как и в любой другой области, являются не широковещательные заявления, а тщательная работа. В нашем случае - работа над текстами.

Итак, текст. Я о том, что любое стихотворение - это прежде всего текст, и поэт, обращаясь к читателю, сообщает ему некую информацию, зачастую не заботясь о том, насколько эта информация интересна и существенна.
Всегда полезно взглянуть на стихотворение, мысленно отбросив все версификационные ухищрения, для того, чтобы узнать, что от него в таком случае останется. Бывает, остается не так уж много - ладно подогнанные строки скрывают зияющую пустоту: содержание отсутствует. Подобная манипуляция, широко распространенная в современной поэзии (вернее, псевдопоэзии) нечистоплотна как всякое мошенничество и непристойна как публичная мастурбация, для нее в русском языке есть абсолютно точное определение - словоблудие.
На практике, как правило, приходится сталкиваться с несколько завуалированными вариантами словоблудия, а именно с витиевато изложенной банальной мыслью, расхожей мудростью, прописной истиной или примитивными результатами авторской саморефлексии. Все это правильно будет назвать злоупотреблением возможностями жанра лирического стихотворения, который дает поэту уникальную возможность трансформировать личный опыт в общую картину своей эпохи или даже мироздания. Если замысловато сплетенные слова представляют собой не более чем декоративный узор, если они не превращаются в живую и объемную панораму, не ложатся на письменный стол тревожными солнечными бликами будущего и не волнуют память волшебным лунным сиянием, заливающим цветущие сады прошлого - эти слова не имеют никакого отношения к поэзии.

Я не буду говорить об "отклике в душе читателя" и прочих сантиментах. Такой отклик - неизбежный побочный результат хорошо выполненной работы, однако иногда он опаздывает на десятки или сотни лет. Поэт не может и не должен угождать всем, но обязан угодить вечности, которую нельзя обмануть. Если он пишет очередное стихотворение в полном осознании того, что начертанный им (или набитый на клаве) текст имеет все шансы оказаться его последним обращением к миру - содержание этого стихотворения будет серьезным и значимым. Главная тайна высокой поэзии так проста...

...но есть еще некоторые нюансы. Во избежание профанации живого смысла поэтического высказывания автору необходимо научиться правильно пользоваться таким художественным инструментом как обобщение. О мастерстве поэта всегда свидетельствует умение, рассказывая о своем, выделить и подчеркнуть мотивы, волнующие многих. Сила воздействия поэтического текста на читателя прямо пропорциональна степени его возможного самоотождествления с лирическим героем стихотворения. Это чрезвычайно важный стратегический момент, ведь под стратегией лирического стихотворения следует понимать используемый его автором план эффективного использования ресурсов изящной словесности, направленный на овладение читательским вниманием.

Весьма действенным элементом стратегии является упоминание в тексте культовых символов той или иной эпохи, поколения, субкультуры, художественной традиции. Скажем, если лирический герой стихотворения заявляет, что родился в эпоху Вудстока (самый известный в истории рок-фестиваль, состоявшийся в 1969 году в США), в сознании осведомленного читателя возникает целый пласт информации, связанной с движением хиппи, сексуальной революцией и знаменитым девизом "sex, drugs and rock-n-roll". Дальнейшие события и впечатления, о которых пойдет речь в стихотворении, могут быть сколь угодно частными, однако они будут интерпретироваться читателем в рамках заданной автором культурной парадигмы (греч. παράδειγμα - «пример, модель, образец»), то есть совокупности мировоззренческих установок, эстетических норм, специфического сленга и т.д. характерных для упомянутой субкультуры. Это пример удачного обобщения.

Высокая поэзия требует надежного заземления (не путать с приземленностью). Даже рассказывая об эльфах, нельзя забывать о том, что слушают тебя люди, твои современники, и говорить с ними необходимо на их языке. Конечно, не нужно стремиться к примитивности, даже напротив, однако заземлить взлетевший к небесам пафос ироническим просторечием или циничной народной шуткой иногда не помешает. Нехорошо поэту пребывать в образе глуповатого интеллигента, забывающего о том, что создателем языка является народ, и кичащегося своим лексическим чистоплюйством и никчемной ученостью. Русский язык прекрасен во всем богатстве и многообразии своих проявлений, и стилистический диапазон современной поэтической речи простирается от весьма архаических тропов, восходящих к древнеславянским образцам до причудливых контаминаций и неологизмов, этих ретроспективных отсветов грядущих форм существования вербальных знаковых систем. Это уже не салонный литературный язык пушкинской эпохи, все еще угнетающий подсознание многих нынешних пиитов, но принципиально новый уровень реализации художественного текста, отражающий объективный процесс постепенного слияния литературной и разговорной речи. Абсолютная свобода словоупотребления теперь ограничивается лишь мерой вкуса и художественной целесообразностью. 

III

Рождению лирического стихотворения, как правило, предшествует переживание мистического экстаза, зачастую не распознаваемого как таковой и вызванного подслушанной потенциальным поэтом "музыкой сфер" - фрагментом грандиозной симфонии энергетического бытия Вселенной, на фоне которой и должен прозвучать одинокий солирующий голос будущего автора. Это переживание прекрасно в своей всеобъемлющей полноте, неотвязно в своей мучительной подлинности и пока еще далеко от каких-либо лингвистических конструкций. Человек, испытывающий нечто подобное способен погрузиться в глубокую медитацию, подарить цветы первому встречному, напиться вдрызг или создать произведение искусства - в данном случае нас интересует последнее.
На первый взгляд, мистический опыт, являясь прикосновением к истинной реальности, самодостаточен и далеко не всегда требует немедленного отображения в записной книжке рационального знания. Однако человек - существо общественное, ему свойственно делиться своими впечатлениями, и волновавший Канта нравственный закон, известный ведической философии под названием дхарма, настоятельно рекомендует каждому из нас выполнять свою миссию на Земле и свидетельствовать истину, то есть не утаивать никаких сведений, способных обогатить коллективную память человечества, обладающую, как полагают некоторые, значением космического масштаба. Не случайны догадки и предположения о том, что мы необходимы неведомым силам Вселенной в качестве органов чувств или, скорее, органических сканирующих устройств, считывающих эстетический код многообразных проявлений окружающего мира, накапливающих информацию, а затем трансформирующих ее в кристаллизованную энергию знаковых систем искусства. Так посредством творчески мыслящего человека Вселенная осознает себя и обретает ключ к интерпретации собственного трагического великолепия.
Может быть, поэты верно называют вышеупомянутый первичный мистический импульс, побуждающий их к созданию текста, примелькавшимся словом "вдохновение", и здесь прежде всего следует видеть воздействие высшей воли, напоминающей нам о необходимости выполнения своего настоящего предназначения? Похоже, А. С. Пушкин именно так понимал вопрос, иначе не сложилась бы у него знаменитая строка "Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон...". Бог с ним, с Аполлоном, но "священная жертва" - это очень верно сказано. Как бы ни улыбались понимающе современные литературные олухи, это исчерпывающе точное определение, лишенное даже тени сентиментальности и литературщины.
Жертва - потому, что поэт, создавая свой слепок мира, что называется, вкладывает в него душу (а не продает ее дьяволу, как думали средневековые католические святоши), жертвует личной энергией, которая суть жизненная сила. Без этой силы и страсти картинка не оживет, дверь не откроется, и мертвые слова останутся мертвыми словами. Но горе человечеству буде такие жертвы прекратятся! Что мы делаем с устройством, которое перестало исправно функционировать? Правильно, если починить невозможно - выбрасываем за ненадобностью. Когда поэты и маги покинут дряхлеющий мир, бесконечность однажды спросит отчет у буржуа. И не возьмет деньгами. Приговор будет внешне милостивым, но окончательным: никаких катастроф, никакого мгновенного уничтожения - всего лишь деградация, медленное беспомощное умирание на свалке истории среди собственных отбросов под холодным и ласковым взглядом недостижимых звезд.
Но пока мечты человечества живы - жертва поэта священна, поскольку она суть не искупление и не оправдание нашего застенчивого свинства, но его отрицание и преодоление. Эта жертва бросает вызов ограниченности биологической природы, она взыскует не персонального долголетия бронзового истукана, увенчанного лаврами, а настоящего бессмертия - для всех. Ибо мир, запечатленный в слове, воскреснет во плоти.