Современная поэзия как воля к сопротивлениюСовременная поэзия и всякие стишкиПеред человеком, имеющим наглость слагать стихи в начале третьего тысячелетия и даже склонным видеть в этом занятии нечто большее, чем пустую забаву, рано или поздно встает неизбежный вопрос - какой должна быть современная поэзия, чтобы отстоять свое право на существование и не выглядеть бедной родственницей перед сияющим золотым ликом колосса технократической цивилизации?
Рассматривая поэзию как искусство создания художественного образа в структуре ритмически и мелодически организованной речи, придающей высказыванию определенную способность эмоционального и суггестивного воздействия на читателя или слушателя, попробуем выяснить - какой интерес, за исключением музейного, может представлять эта самая изящная словесность для обитателей нынешнего культурного пространства, успешно осваивающихся в мире сверхскоростных информационных технологий и 3D-графики? Понятное дело, нас прежде всего интересует современная русская поэзия, в зеркале которой, благодаря наличию великолепной школы перевода, отражена вся поэтическая вселенная человечества.
Беглый взгляд на книжные прилавки и экран монитора, высветивший положение дел в Интернете, способен обнадежить наблюдателя - современная поэзия издается в "бумажном варианте" и активно публикуется в сети. Однако ощущение благополучия мгновенно рассеивается при выборочном знакомстве с текстами, в своем большинстве незамедлительно обнаруживающими признаки самой топорной любительщины, примитивных подражаний, унылых штудий и банального косноязычия, навевающие тоску вневременную и непоэтическую.
"Да что ты!" - говорят мне - "Вот имярек мощно пишет. На ссылку, почитай!" Читаю - а там эльф из обывателей нашенских и рифмовать-то не умеет, но пишет ничтоже сумняшеся во многих словах да с хамскими шуточками о том, как тяжело ему в этой варварской стране, как он в Европу ездил, что ел, что пил, как еще гламурил, кого он поимел, кто - его. И так тошно порой, ребята, от чтения таких пидорских стишат делается, что всю толерантность как рукой снимает, серьезно.
Однако понимание всей катастрофичности ситуации, в которой современную поэзию угораздило оказаться, приходит позже, когда выясняется, что на слуху у читающей публики нет ни одного общеизвестного имени действительно интересного и оригинального поэта из ныне живущих, и отнюдь не по причине отсутствия таких авторов. Несмотря на то, что настоящие поэты у нас все еще встречаются, не каждый заинтересованный читатель способен припомнить стихи, в которых на должном уровне переосмысливались бы, скажем, трагические парадоксы эпохи, наступившей после крушения Советского Союза и продолжающейся по сей день. Эдак может показаться, что мироощущение человека, живущего в наше смутное время с исчерпывающей полнотой отражают рекламные слоганы, юмористические куплеты и эстрадные песенки, проникнутые немудрящей философией опытной шлюхи - отвратительно вездесущие благодаря усилиям телевидения и FM-радиостанций и содержащие всего один, зато страстный призыв, обращенный дорвавшимися до власти мошенниками к тем, кого они считают лохами: "Побудьте еще быдлом! Ну, пожалуйста!"
Не будем углубляться в политические расклады - мы не дети и хорошо понимаем, что на территории так называемого "постсоветского пространства" уже как минимум два десятка лет "держат масть" циничные временщики, которые вне зависимости от их идеологической раскраски считают укрепление основ отечественной цивилизации делом ненужным и даже вредным, а ведь к таким основам наряду с образованием и фундаментальной наукой относятся также искусства, в том числе современная поэзия. Научная мысль и поэтическое слово прекрасно дополняют друг друга - первая при помощи второго обретает внятность формулировки и силу убеждения, превращаясь таким образом в знание. А знание, как известно - сила, причем сила весьма небезопасная для плутоватых "князей века сего", поскольку она обладает способностью рассеивать обманчивый пропагандистский морок, эту дымовую завесу, которой небезупречные власть предержащие привыкли окутывать свои делишки. Являясь непременной составной частью знания, обнажающего истинную суть вещей, поэзия обладает также огромной мобилизационной активностью - известно немало случаев, когда строки песни или стихотворения становились мощным рефреном народного возмущения или иного социального процесса.
Итак, интенсивное развитие науки и поэзии необходимо императору, собравшемуся вести свой народ к победам и свершениям, и противопоказано временщику, вознамерившемуся "хапнуть и отвалить" пока народ дремлет или заходится в пьяной икоте. Можно не сомневаться - идеологи, обслуживающие олигархические кланы будут и дальше делать все от них зависящее, чтобы миссия поэта, возведенная некогда на одну из высших ступеней иерархии знания, рассматривалась ныне даже не в качестве презренной профессии балаганного фокусника, увеселяющего толпу в базарный день, а воспринималась скорее как безобидное чудачество не вполне адекватного члена общества, скрашивающего свой досуг посредством бессмысленного сочинительства. Для достижения этой цели на практике используется весьма действенное средство, имя которому - профанация.
Представим себе поэта архаических времен - скальда или филида, на которого сам конунг поглядывает с опаской, понимая, что в случае чего рискует удостоиться не героической саги о своих подвигах, а страшной "песни поношения", способной обернуться для него презрительными насмешками собственных воинов, полной утратой авторитета, а значит и власти. Да, в этом случае конунга ждет жалкая участь, но куда более плачевной окажется участь самого поэта, если во время исполнения своего произведения он, грубо говоря, облажается, если его песнь прозвучит не громоподобными раскатами, а невразумительным лепетом, если слушающим его воинам он покажется не сошедшим на землю богом, а слабым, растерянным и сомневающимся в себе смертным - тогда ему не позавидуешь. Эти реалии древней поэтической жизни следует, между прочим, держать в уме, когда мы привычно говорим о силе и власти слова.
Полагаю, из вышесказанного ясно, что человеку случайному, не владеющему существительным и глаголом как мечом и боевой секирой, на должность скальда претендовать было опасно. Зато сейчас... Зайдите в книжную лавку, раскройте наугад несколько томиков стихов, сочиненных современными поэтами - кого из них конунг испугается? Вот это я и называю профанацией поэзии.
Опубликовать стихи теперь может едва ли не каждый желающий, и в этом я, право же, не вижу ничего плохого - равно как и в том, что благодаря быстрому распространению Интернета бытовое рифмоплетство и прочие разновидности графомании охватили самые широкие слои населения. Вопреки грозным инвективам критиков, озверевших от нахлынувшей лавины косноязычных текстов, я думаю, что графомания - не преступление и не порок, а полезное развлечение, способствующее постепенному росту общей грамотности предающегося ему индивидуума. Скверно другое - изящная словесность, развивающая традиции отечественной и мировой лирики самого высокого образца практически не имеет шансов быть обнаруженной читателем в потоке любительских словоизлияний; словно некто невидимый бормочет бесцветным голосом: "У нас нет никакой современной поэзии, зато есть много всяких стишков".
Научиться разделять "всякие стишки" и высокую поэзию жизненно важно для отечественной культуры в том положении, в котором она находится. Ценность и общественная значимость художественного слова за последние два десятилетия заметно снизились, подверглись девальвации, а ведь это один из основных инструментов, необходимых для построения новой идеологии, способной избавить русскую цивилизацию от поразившей ее мании саморазрушения. Возрождение почти сакрального статуса или, проще говоря, нормальной эффективности поэтического высказывания - дело непростое, вот где настоящая задача для той части интеллектуальной элиты, что еще не утратила пассионарности и воли к сопротивлению. Для решения этой задачи необходимо выполнить два основных условия: преодолеть негативистские тенденции в сфере изящной словесности, опекаемые и поддерживаемые врагом (зачеркнуто) определенными финансово-политическими кругами и обозначить ряд актуальных принципов, следование которым станет своего рода хорошим тоном в русской поэзии нового поколения. Понятно, что каких-либо универсальных рецептов здесь быть не может, но свое частное мнение - почему бы и не высказать, не все же педерастичным "властителям дум", назначенным на эту "должность" медиа-магнатами поучать презираемый ими "охлос". В общем, посмотрим, что можно сделать.
Ирония и пафос в современной поэзииКогда я в очередной раз встречаю где-нибудь на страницах интернет-изданий поистине забавные проявления панического страха перед пафосом, присущего подавляющему большинству наших тружеников лиры, мне часто вспоминаются великолепные строки из поэтического завещания Максимилиана Волошина - стихотворения "Дом поэта":
И побережьям этих скудных стран
Великий пафос лирики завещан...
Пафос! В искусстве вообще и в поэзии в частности так принято называть тот неизъяснимый мистический подъем, тот энергетический импульс, высвобождающий скрытые силы и сметающий любые границы, который автор художественного произведения стремится передать своему зрителю, слушателю, читателю. Если импульс достигает цели - вся боль и тяжесть мира на время растворяются в ослепительной вспышке понимания, которая и является сутью и смыслом высокой поэзии. Пафос представляется мне особой частотой, на которой одинокий человеческий голос может быть услышан другим человеком даже сквозь века и культурные традиции - это своеобразный феномен сопричастности: голос поэта словно подхватывают миллионы иных голосов, уже навсегда умолкнувших или еще никогда не звучавших. И пронзительные ноты, пытающиеся выразить горечь земного удела, и звонкий металл речи, исполненной светлой ярости непокоренного духа, и нежные мелодии любовных песен сливаются в торжественном гимне общего эха человечества.
Проиллюстрировать свое понимание сущности поэтического пафоса я хочу фрагментами двух знаменитых стихотворений Шарля Бодлера в переводах Вильгельма Левика:
Финал стихотворения "Лебедь":
Все вы, все, кто не знает иного удела,
Как оплакивать то, что ушло навсегда,
И кого милосердной волчицей пригрела,
Чью сиротскую жизнь иссушила беда.
И душа моя с вами блуждает в тумане,
В рог трубит моя память, и плачет мой стих
О матросах, забытых в глухом океане,
О бездомных, о пленных, - о многих других...
Финал стихотворения "Маяки":
Эти вопли титанов, их боль, их усилья,
Богохульства, проклятья, восторги, мольбы -
Дивный опиум духа, дарящий нам крылья,
Перекличка сердец в лабиринтах судьбы.
То пароль, повторяемый цепью дозорных,
То приказ по шеренгам безвестных бойцов,
То сигнальные вспышки на крепостях горных,
Маяки для застигнутых бурей пловцов.
И свидетельства, Боже, нет высшего в мире,
Что достоинство смертного мы отстоим,
Чем прибой, что в веках нарастает все шире,
Разбиваясь об Вечность пред ликом Твоим.
В России Бодлера читали внимательно - фактически великий поэт Франции стал основоположником важнейшего направления в русской поэзии, его тень осенила весь наш "серебряный век" (этот факт столь очевиден, что дал ученику В. Левика, замечательному переводчику бодлеровской лирики Вадиму Алексееву основания для высказанной в острополемической форме максимы: "Бодлер - русский поэт").
Однако для нас в данном случае важна сама традиция высокого пафоса, сочетающегося с отточенным слогом и актуальной тематикой, предполагающей новые варианты решения извечных философских вопросов в контексте самых болезненных социальных и нравственных проблем современности. Для этой традиции характерны психологическая глубина, чуткое внимание к особенностям и нюансам неповторимой авторской интонации и, вместе с тем, широкие патетические жесты, преодолевающие границы индивидуального и превращающие изначально обреченный на неудачу личный экзистенциальный бунт, трагикомические события которого происходят в замкнутом контуре, заданном субъективными представлениями о мире - в грозную силу революционного призыва, внятного многим представителям человечества, включая тех, кто никогда раньше не воспринимал всерьез какую-то там поэзию.
По большому счету это и есть традиция настоящей поэзии - вербальной магии, способности посредством художественного слова вызывать изменения в соответствии с волей. Категорию революционности здесь не следует рассматривать исключительно в социальном аспекте, хотя и его, разумеется, необходимо учитывать - речь идет о грандиозной всеобъемлющей попытке преодоления косных стереотипов, сковывающих обыденное сознание представителей биологического вида homo sapiens и открытия новых горизонтов, доступных людям как существам несомненно магическим. В подобных условиях присутствие пафоса в поэзии является не той эффектной до нелепости позой напыщенного идиота, в которой так боятся оказаться застигнутыми современные авторы, а единственным, пожалуй, средством напомнить отгородившемуся стеной приватности индивидууму о необходимости совместных действий во имя достижения общей цели.
Без пафоса невозможно представить себе ни блоковских "Скифов", ни цветаевскую "Поэму горы", ни военную поэзию Константина Симонова - зато его напрочь лишены ернические словоизвержения, скажем, г-на Кибирова, не так давно удостоенного какой-то литературной премии, учрежденной "главным приватизатором" России г-ном Чубайсом. Что ж, каков учредитель - таков и лауреат, но интересно то, что за всем этим просматривается не простое меценатство, а "любовь с интересом" или, если называть вещи своими именами, открытое финансирование олигархическим лобби "творческой" деятельности литераторов, не погнушавшихся презренной ролью могильщиков русской поэзии. Примитивные придурковатые стишки, исполненные брюзгливой ненависти к русской цивилизации, ее истории и ее святыням, нынешний литературный бомонд предпочитает называть "ироническими". Расплескивание подобных помоев преследует одну хорошо различимую цель - это отвратительное действо компрометирует поэтическое высказывание как таковое и накрепко связывает с понятием "поэт" образ глумливого дегенерата, готового изгаляться над чем угодно на потеху пресыщенным развлечениями столичным обывателям.
Коль скоро здесь зашла речь об иронии, заметим: смех не всегда всего лишь помогает легко расстаться с прошлым - иногда он отменяет будущее. В V веке, накануне гибели Римской империи пресвитер Сальвиан ужасался веселому нраву своих соотечественников: "Кто может думать о цирке, когда над ним нависла угроза попасть в плен?! Кто, идя на казнь, смеется?! Объятые ужасом перед рабством, мы предаемся забавам и смеемся в предсмертном страхе. Можно подумать, что каким-то образом весь римский народ наелся сардонической травы: он умирает и хохочет". Актуально звучит, не правда ли?
К сожалению, неубедительными выглядят попытки современных поэтов из другого стана, всячески декларирующего свой патриотизм и свою "верность традициям", противопоставить вышеупомянутому пьяному смеху дурака - пьяный же сентиментальный надрыв в духе Есенина или Рубцова. Все эти алкоголические страдания по поводу "святой Руси" являются оборотной стороной той же обесцененной монеты, имя которой - вырождение стиля.
В общем, ежели кто из поэтов большой патриот - надо с бухлом завязывать и над современной эстетикой работать. А то вдруг вломится к нам непостижимое и прекрасное как тать в ночи и скажет: "Ну чё, ребята?", а мы сможем только смотреть на него грустными собачьими глазами и лепетать какой-то вздор про березки и рябинки.
Неприятие смеха известного сорта, о котором говорилось ранее, совсем не означает того, что поэт обязан быть унылым, никогда не улыбающимся существом. Как раз наоборот. Ирония отнюдь не противоположна пафосу, как ошибочно полагают некоторые, но представляет собой неплохой фильтр - конечно, ложный, надуманный пафос легко ею разрушается, тогда как пафосу истинному она служит надежной защитой.
Достаточный уровень владения культурой речи всегда позволит поэту избежать нежелательных коннотаций - этих трещин, в которые может проникнуть ирония оппонента, или заставить такие коннотации работать на общий замысел, обогащая его собственными ироническими подтекстами.
Следующий пояс обороны состоит из хлестких, иногда циничных формулировок, включающих обороты современной разговорной речи, сленг и, в случае необходимости, ненормативную лексику - эти формулировки я уподобил бы шипам, защищающим розу.
Нет никаких сомнений в том, что оборона должна быть глубоко эшелонированной - постмодернистские методы позволяют укрепить цитадель стихотворения иронической мудростью бесчисленных поколений, извлеченной из археологических пластов мировой культуры. Пусть промелькнут в гротескном калейдоскопе, обескураживая потенциального противника, едкие шутки античности и макабрический юмор средневековья, пусть светлый человеческий разум рассмеется, глядя в рыбьи глаза скудоумия и мракобесия.
Теперь, надлежащим образом позаботившись о защите, переходим в наступление. Здесь наше главное оружие - емкость поэтического высказывания. Время безнаказанного многословия миновало - существование каждой фразы стихотворения должно быть оправданным. Только в этом случае поэтическая фраза имеет шанс прозвучать в перенасыщенном информационными раздражителями культурном поле, и только блеск непринужденного остроумия, только неуловимая затаенная улыбка сможет выделить ее среди тысяч похожих фраз. В таком случае ирония обретает свой настоящий смысл и становится острием пафоса.
На этом разговор о современной поэзии, разумеется, нельзя считать законченным - я намерен продолжить его в следующих статьях и публикациях на сайте.
Олег Воробьёв
|
|
