| Ханох | Дата: Вторник, 03.12.2013, 18:13 | Сообщение # 1 |
|
Участник
Сообщений: 12
Награды: 0
Замечания: 0%
Статус: Offline
| Федерико Гарсиа Лорка (1899 - 1936)
Романс о луне, луне
Луна, тубероз белее,
к цыганам в кузницу входит;
глядит изумлённо мальчик,
глядит и взгляда не сводит.
Луна раскинула руки,
и пляшет, полунагая,
своей оловянной грудью
притихший ветер смущая.-
Луна, убегай скорее!
Цыгане придут к рассвету,
и сердце твоё расплавят,
и станут ковать браслеты.-
Смотри на мой танец,мальчик.
Цыгане в дороге дальней;
к приходу их беспробудно
уснёшь ты у наковальни.-
Подковы коня я слышу.
Луна, убегай, скрывайся!-
Одежд моих белых, мальчик,
крахмала их не касайся.-
Стучит в барабан наездник,
и скачет тропой безлюдной;
в цыганской кузнице мальчик
уснул и спит беспробудно.
И веки прикрыв, цыгане
идут сквозь ночь и оливы;
проносят бронзовый профиль
своих голов горделиво.
За шумом деревьев слышен
тоскливый крик козодоя;
уводит мальчика в небо
луна холодной рукою.
А в кузне плачут цыгане,
и ветер, спутник бессонных,
под свой напев провожает
в последний путь обречённых.
Romance de la luna, luna
La luna vino a la fragua
con su polisón de nardos.
El niño la mira, mira.
El niño la está mirando.
En el aire conmovido
mueve la luna sus brazos
y enseña, lúbrica y pura,
sus senos de duro estaño.
Huye luna, luna, luna.
Si vinieran los gitanos,
harían con tu corazón
collares y anillos blancos.
Niño, déjame que baile.
Cuando vengan los gitanos,
te encontrarán sobre el yunque
con los ojillos cerrados.
Huye luna, luna, luna,
que ya siento sus caballos.
Niño, déjame, no pises
mi blancor almidonado.
El jinete se acercaba
tocando el tambor del llano.
Dentro de la fragua el niño,
tiene los ojos cerrados.
Por el olivar venían,
bronce y sueño, los gitanos.
Las cabezas levantadas
y los ojos entornados.
Cómo canta la zumaya,
¡ay, cómo canta en el árbol!
Por el cielo va la luna
con un niño de la mano.
Dentro de la fragua lloran,
dando gritos, los gitanos.
El aire la vela, vela.
El aire la está velando.
Сомнамбулический романс
Зелёной тебя люблю я,
зелёных деревьев кроны,
и ветер, и в море шхуна,
и конь на горе зелёной.
Мечтает она и грезит,
во тьме у ограды стоя.
Зелёные косы, тело,
и глаз серебро ледяное.
Зелёной тебя люблю я.
Как табор месяц кочует,
и рад ему мир полночный,
и только она тоскует.
Зелёной тебя люблю я.
Как рыба ночь ускользает.
Созвездьями льдинок иней
рассвету путь пролагает.
Зазубренной веткой смоква
трёт ветер. Как кот лукавый,
зелёный кряж притаился
щетиной сомкнув агавы.
Лишь цокот коня не слышен.
И вот, у ограды стоя,
склонилась зелёным телом
она над горькой водою.-
Свояк, я за эту келью
готов отдать вороного.
Отдам за зеркало сбрую,
за шаль - кинжал и подковы.
Свояк, я пришёл из Кабры,
в крови, с нагорья крутого.-
Будь это в моих руках,
сбыться б твоей надежде,
да дом-то уже не мой,
и сам я не тот, что прежде.-
Свояк, я хочу в час смерти,
среди этих стен старинных,
в кровати с бельём голландским
лежать на стальных пружинах.
Взгляни же, как чёрной пеной
клокочет у горла рана!-
Три сотни могильных роз
цветут на груди цыгана.
Струится тёплая кровь,
течёт по твоей одежде,
да дом-то уже не мой,
и сам я не тот, что прежде.-
Тогда помоги подняться,
на кровлю взойди со мною!
На шаткую эту кровлю
к ограде взойди со мною!
К перилам луны печальной
над вечным шумом прибоя!-
К высокой ограде лунной
они подниматься стали,
и след окрасился кровью,
и слёзы в него стекали.
Дрожали на черепицах
огни фонариков медных,
и тысячи ночь пронзали
хрустальных бубнов рассветных.
Зелёной тебя люблю я,
зелёных деревьев кроны.
На кровлю взошли цыгане,
к перилам луны зелёной.
Приносит с нагорья ветер
полыни привкус и мяты.-
Скажи, где девушка эта,
чьи губы всегда горьковаты!
На крыше она ждала,
на море сквозь сумрак глядя,
и ветер лица касался,
и гладил чёрные пряди.-
В бассейне она лежала,
приподнятая волною.
Зелёные косы, тело,
и глаз серебро ледяное.
И месяц её качает,
блестя замёрзшей слезою.
Ещё дремал переулок
в предутренней дымке серой,
когда сломали засовы
хмельные карабинеры.
Зелёной тебя люблю я,
зелёных деревьев кроны,
и ветер, и в море шхуна,
и конь на горе зелёной.
Romance sonambulo
Verde que te quiero verde.
Verde viento. Verdes ramas.
El barco sobre la mar
y el caballo en la montaña.
Con la sombra en la cintura
ella sueña en su baranda
verde carne, pelo verde,
con ojos de fría plata.
Verde que te quiero verde.
Bajo la luna gitana,
las cosas la están mirando
y ella no puede mirarlas.
*
Verde que te quiero verde.
Grandes estrellas de escarcha,
vienen con el pez de sombra
que abre el camino del alba.
La higuera frota su viento
con la lija de sus ramas,
y el monte, gato garduño,
eriza sus pitas agrias.
¿Pero quién vendrá? ¿Y por dónde...?
Ella sigue en su baranda,
verde carne, pelo verde,
soñando en la mar amarga.
*
Compadre, quiero cambiar
mi caballo por su casa,
mi montura por su espejo,
mi cuchillo por su manta.
Compadre, vengo sangrando
desde los puertos de Cabra.
Si yo pudiera, mocito,
este trato se cerraba.
Pero yo ya no soy yo,
ni mi casa es ya mi casa.
Compadre, quiero morir
decentemente en mi cama.
De acero, si puede ser,
con las sábanas de holanda.
¿ No veis la herida que tengo
desde el pecho a la garganta?
Trescientas rosas morenas
lleva tu pechera blanca.
Tu sangre rezuma y huele
alrededor de tu faja.
Pero yo ya no soy yo.
Ni mi casa es ya mi casa.
Dejadme subir al menos
hasta las altas barandas,
¡Dejadme subir!, dejadme
hasta las altas barandas.
Barandales de la luna
por donde retumba el agua.
*
Ya suben los dos compadres
hacia las altas barandas.
Dejando un rastro de sangre.
Dejando un rastro de lágrimas.
Temblaban en los tejados
farolillos de hojalata.
Mil panderos de cristal,
herían la madrugada.
*
Verde que te quiero verde,
verde viento, verdes ramas.
Los dos compadres subieron.
El largo viento dejaba
en la boca un raro gusto
de hiel, de menta y de albahaca.
¡Compadre! ¿Dónde está, dime?
¿Dónde está tu niña amarga?
¡Cuántas veces te esperó!
¡Cuántas veces te esperara,
cara fresca, negro pelo,
en esta verde baranda!
*
Sobre el rostro del aljibe,
se mecía la gitana.
Verde carne, pelo verde,
con ojos de fría plata.
Un carámbano de luna
la sostiene sobre el agua.
La noche se puso íntima
como una pequeña plaza.
Guardias civiles borrachos
en la puerta golpeaban.
Verde que te quiero verde.
Verde viento. Verdes ramas.
El barco sobre la mar.
Y el caballo en la montaña.
Неверная жена
Увёл я её к затону,
и ей поверив на слово,
решил, что она - девица,
а был я с женой другого.
Случилось то наважденье
под ночь Сантьяго, в июле.
И лишь фонари погасли,
вокруг светляки блеснули.
Дремавшие груди тронул
я возле межи, в туманах,
и страстно они раскрылись,
как два гиацинта пряных.
Её крахмальные юбки,
дразня мой слух, трепетали,
как шёлк под змеиным блеском
ножей из калёной стали.
Сдвигали кроны деревья,
луну в свой круг не пуская,
и нёс горизонт заречный
тревожное эхо лая.
Где видит сны ежевика,
где льнут тростники к обрыву,
обрушил я там на отмель
волос её жгучих гриву.
Я галстук сорвал нарядный,
она, наготы не кроя,
четыре сняла корсажа,
а я - ремень с кобурою.
Был гладким шёлк её кожи,
ночных тубероз нежнее.
Так свет не сияет лунный,
хрустальную россыпь сея.
А бёдра её, как рыбы,
попавшие в сети бились;
то льдом застывали млечным,
то звёздным огнём искрились.
И лучшей в мире дорогой
до первых лучей зарницы
скакал я без шпор - в упряжке
жемчужной той кобылицы.
Я вёл себя с ней достойно,
ведь красит гордость мужчину.
Следы моих поцелуев
она унесла - и тину.
И я не скажу, какие
слова с её губ слетали;
как лезвия стебли лилий
речной туман рассекали.
Совсем не под стать цыгану
рассудок терять от страсти;
я ей подарил шкатулку,
браслет надел на запястье.
Но я в неё не влюбился,
не стал с ней встречаться снова -
напрасно в ту ночь я верил
лукавой жене другого.
La casada infiel
Y que yo me la llevé al río
creyendo que era mozuela,
pero tenía marido.
Fue la noche de Santiago
y casi por compromiso.
Se apagaron los faroles
y se encendieron los grillos.
En las últimas esquinas
toqué sus pechos dormidos,
y se me abrieron de pronto
como ramos de jacintos.
El almidón de su enagua
me sonaba en el oído,
como una pieza de seda
rasgada por diez cuchillos.
Sin luz de plata en sus copas
los árboles han crecido
y un horizonte de perros
ladra muy lejos del río.
*
Pasadas las zarzamoras,
los juncos y los espinos,
bajo su mata de pelo
hice un hoyo sobre el limo.
Yo me quité la corbata.
Ella se quitó el vestido.
Yo el cinturón con revólver.
Ella sus cuatro corpiños.
Ni nardos ni caracolas
tienen el cutis tan fino,
ni los cristales con luna
relumbran con ese brillo.
Sus muslos se me escapaban
como peces sorprendidos,
la mitad llenos de lumbre,
la mitad llenos de frío.
Aquella noche corrí
el mejor de los caminos,
montado en potra de nácar
sin bridas y sin estribos.
No quiero decir, por hombre,
las cosas que ella me dijo.
La luz del entendimiento
me hace ser muy comedido.
Sucia de besos y arena
yo me la llevé del río.
Con el aire se batían
las espadas de los lirios.
Me porté como quién soy.
Como un gitano legítimo.
La regalé un costurero
grande, de raso pajizo,
y no quise enamorarme
porque teniendo marido
me dijo que era mozuela
cuando la llevaba al río.
Сонет нежной жалобы
Боюсь, что взор твой мраморный теряю,
и те уста, откуда прилетело
твоё дыханье розы, и по краю
моей щеки скользя, прошелестело.
Я - голый ствол. Листвою устилаю
пустыню грёз, клонясь осиротело.
Мне больно, оттого что оставляю
червям страданья вянущее тело.
И пусть ты мой заветный клад далёкий,
крест мук моих и жребий мой жестокий,
а я лишь твой дворовый пёс приблудный,-
Не дай мне потерять надел мой скудный,
и окаймлю я твой поток широкий
цветеньем блеклым осени безлюдной.
Soneto de la dulce queja
Tengo miedo a perder la maravilla
de tus ojos de estatua, y el acento
que de noche me pone en la mejilla
la solitaria rosa de tu aliento.
Tengo pena de ser en esta orilla
tronco sin ramas; y lo que más siento
es no tener la flor, pulpa o arcilla,
para el gusano de mi sufrimiento.
Si tú eres el tesoro oculto mío,
si eres mi cruz y mi dolor mojado,
si soy el perro de tu señorío,
no me dejes perder lo que he ganado
y decora las aguas de tu río
con hojas de mi otono enajenado.
Язвы любви
Слепящий этот свет - огня созданье,
и этот мой пейзаж на сером фоне,
фантом идеи, тень на небосклоне,
и грусть земли и времени молчанье.
Плач крови, обрамляющий страданье,
умолкшей лиры эхо в страстном стоне,
удары бычьи ярых волн в разгоне,
и в рёбрах - скорпионов обитанье.
И это всё - цветы любви, и рана
в руинах сердца, где ютятся звуки,
где голос твой я слышу беспрестанно.
И хоть ищу покой в горах разлуки,
стремлюсь в твою долину постоянно
к цикуте, горькой истине и муке.
Llagas de amor
Esta luz, este fuego que devora.
Este paisaje gris que me rodea.
Este dolor por una sola idea.
Esta angustia de cielo, mundo y hora.
Este llanto de sangre que decora
lira sin pulso ya, lúbrica tea.
Este peso del mar que me golpea.
Este alacrán que por mi pecho mora.
Son guirnalda de amor, cama de herido,
donde sin sueño, sueño tu presencia
entre las ruinas de mi pecho hundido.
Y aunque busco la cumbre de prudencia,
me da tu corazón valle tendido
con cicuta y pasión de amarga ciencia.
Просьба о письме
Любовь как смерть, как зов из недр страданья,
всё тщетно жду, когда пришлёшь хоть слово,
хоть каплю влаги для цветка больного,
чей стебель вянет в муках ожиданья.
Но вечен воздух. Камень без дыханья
не может видеть мрака рокового.
Не хочет сердце наслаждаться снова
холодным мёдом лунного сиянья.
И в битве, где голубку тигр терзает,
там кровь моя из вскрытых вен струится,
и листья лилий в траур одевает.
Так дай словам в моё безумье влиться,
или оставь в ночи, что навевает
мне сон души, в котором тьма роится.
Amor de mis entrañas, viva muerte,
en vano espero tu palabra escrita
y pienso, con la flor que se marchita,
que si vivo sin mí quiero perderte.
El aire es inmortal. La piedra inerte
ni conoce la sombra ni la evita.
Corazón interior no necesita
la miel helada que la luna vierte.
Pero yo te sufrí. Rasgué mis venas,
tigre y paloma, sobre tu cintura
en duelo de mordiscos y azucenas.
Llena, pues, de palabras mi locura
o déjame vivir en mi serena
noche del alma para siempre oscura.
Адам
Где древа крови ствол багровой кроной
венчает утра схватки родовые-
там на окне узоры костяные,
и крик- стеклом по ране обнажённой.
А между тем стремится свет бессонный
на рубежи забвенья ледяные,
и заставляет течь ручьи живые
в туман прохлады яблочно-зелёной.
Адам из глины бредит в лихорадке
о мальчике, что надувая щёки,
галопом скачет на резной лошадке.
Другой Адам же, сумрачно-далёкий,
камней пустыни видит отпечатки,
и мальчика из света в лунном оке.
Adan
Arbol de sangre moia la manana
por donde gime la recién parida.
Su voz deja cristales en la herida
y un gráfico de hueso en la ventana.
Mientras la luz que viene fija y gana
blancas metas de fábula que olvida
el tumulto de venas en la huida
hacia el turbio frescor de la manzana.
Adán sueña en la fiebre de la arcilla
un niño que se acerca galopando
por el doble latir de su mejilla.
Pero otro Adan oscuro esta soñando
neutra luna de piedra sin semilla
donde el niño de luz se irá quemando.
|
| |
| |
