Нашла интересную статью:

Вестник СПбГУ, Сер.2, 2000, вып.4 ( № 26 )

Косматова Е.Э.

“Le voyage” Бодлера и “Плавание” Цветаевой: сравнительный анализ

Настоящая статья посвящена обстоятельствам и причинам возникновения поэмы Шарля Бодлера "Le voyage" и ее перевода "Плавание", созданного Мариной Цветаевой.

Автором проведен сравнительный анализ двух поэм, позволяющий сделать вывод, что "Плавание" представляет собой явление, несравненно более сложное, чем квалифицированный перевод, учитывающий разницу культурных реалий. Здесь можно говорить о взаимодействии двух великих поэтов. По мнению автора, Марина Цветаева как бы вновь создала "Le voyage", но уже не в сравнительно спокойном XIX в., а в один из самых страшных периодов бурного XX. Стилевые различия двух поэм очевидны, о чем уже указывалось в известной книге В.Левика “Искусство перевода” . Но оригинал и перевод отличаются не только стилем, что убедительно доказывается в работе Т.В.Соколовой, где, в частности, говорится: “Плавание” - это одновременно и Бодлер, и Цветаева”, эта поэма является не просто переводом, а “фактом русской культуры” . Однако автор данной статьи не может согласиться с положением: “...вторжение личных реминисценций переводчика в ткань поэмы - остается в пределах частностей и не касается общего, принципиального смысла поэмы” . Преобразование Мариной Цветаевой текста “Le voyage” затрагивает общий смысл поэмы, но для обоснования такой точки зрения недостаточно рассмотрения только самих произведений. Необходимо коснуться вопросов о принципиальном различии мировоззрений Шарля Бодлера и Марины Цветаевой и о трагическом сходстве обстоятельств создания рассматриваемых шедевров. При работе над данной статьей были использованы тексты только Бодлера и Цветаевой. Автором сознательно не принимались во внимание многочисленные воспоминания и биографические работы. Для исследования представлял интерес диалог самих поэтов. По этой причине не были рассмотрены некоторые моменты, для которых в первоисточниках не было достаточно материала, в частности различие названий поэм и некоторые другие вопросы.
Поэма "Le voyage" написана Бодлером в зрелом возрасте: в 1859 г. ему исполнилось 38 лет. Это возраст зрелости даже и для обычного человека, а для Бодлера с его необычайно интенсивной внутренней жизнью - это возраст подведения жизненных итогов. К 1859 г. поэт утратил многие юношеские иллюзии и ощущал порой тревогу даже за свою "восхитительную поэтическую способность", состав-ляющую для него основу существования. Но созданием поэмы "Le voyage", Бод-лер продемонстрировал, что в нем не"истрепывается, хиреет и утрачивается по-этическая способность", а происходит ее качественное преобразование, он в этом своего рода "итоговом путешествии" человеческого рода подводит итоги этапа развития собственного поэтического дара. Поэма "Le voyage" является своего рода философским обобщением некоторых идей Бодлера, которые он с разных, подчас противоположных сторон рассматри-вал на протяжении всего своего творчества. Эти идеи таковы, что заслуживают - и требуют - неоднократного к себе возвращения, так как относятся к самым основам жизни общества, человека вообще и не имеют однозначного воплощения. Бодлер, создав свою поэтическую симфонию -книгу “Цветы Зла”, естественным образом возвращается к ее темам, осмысливая их иначе, то в более конкретном виде - в "Фейерверках", в "Моем обнаженном сердце", то в виде философ-ского обобщения - в поэме "Le voyage". По его дневниковым записям разбросано множество замыслов, он постоянно возвращается к идее романа, “большого полотна”. Он перерабатывает свои старые вещи, переводит Эдгара По, пишет о творчестве Других (Сартр), но это совсем не свидетельствует о периоде упадка. Бодлер вступил в период внутреннего ученичества, подобно тому, как Огюст Ренуар, в зените своей славы путешествуя по западноевропейским музеям, говорил о своем неумении писать картины. Для Бодлера наступило время обогащения влиянием Других. К тому же наступило время и возможность ответить на вызов эпохи наступающего Прогресса. Известно, что поводом к написанию поэмы было прославляющее Прогресс произведение друга Бодлера Максима дю Кана. Это не было случайным поводом. Как всякий великий поэт, Бодлер слышал то, что Александр Блок назвал “музыкой революции”, то есть ощущал, что настает эпоха трагически несовместимая с прежними культурными ценностями, что предстоят огромные перемены именно в мировоззрении. Но никакие новые замыслы не были им воплощены, так как его образ жизни, где все было чрезмерно, совершенно расстроил его физическое здоровье. Таким образом, итоговое произведение молодости его поэтического дара явилось, в силу физических причин, итоговым произведением его жизни. В сущности, "Le voyage" и явилась той "большой вещью", о которой он мечтал. Поэма невелика лишь по объему.
Марина Цветаева переводила "Le voyage" в очень тяжелый период ее жизни, оказавшийся последним. "Плавание" является самым значительным ее произведени-ем, созданным за этот период. Поденную работу по переводу с подстрочников, с "огромных глыб неисповедимых подстрочников", пусть исполненную с привычным - и привычно непонятым - блеском, можно не считать. Т.е. "Плавание" явилось ее последним значительным созданием, так же как для Бодлера поэма "Le voyage" стала эпилогом к его единственной книге стихов. Марина Цветаева переводила поэму Бодлера зимой и осенью 1941 года. К середине 1930-х годов М.Цветаева вступает в период своей творческой зрелости, как и Бодлер к середине 1850-х годов. На этом этапе художник завершает создание своего мира, мира своих образов, владеет техникой мастерства так же естественно, как дышит, и начинает новый, логически вытекающий из предыдущего, этап своего развития. Часто сущность этого нового этапа и условия, в которых худож-ник вынужден жить, оказываются несовместными. В этом случае, если художник не обладает - дополнительно к своему Дару - еще и экстраординарной жиз-ненной ловкостью, ему приходится выбирать между жизнью и творчеством. Очевидно, что предвоенная Советская Россия была для самобытного поэта местом самым неподходящим. Итоговое произведение Бодлера послужило поводом для создания Мариной Цветаевой ее последней поэмы, творческим пересозданием бодлеровского оригинала.
Как будет показано ниже, перевод отличается от подлинника расстановкой смысловых акцентов, а местами и по смыслу, и прежде всего эмоциональным строем цветаевского языка, щедро использующего авторские тире и игру смысловых оттенков слова, далеко не всегда совпадающую с французским оригиналом. Марина Цветаева меняет смысл отдельных строф, вводит, усиливает или убирает смысловые акценты, переводит в отдельных случаях не строки оригинала, а реалии, которые в них упоминаются, добавляет ассоциации, которых нет - и не могло быть - в оригинале . Возможно, рассматривать "Плавание" как переложение "Le voyage" мешает то обстоятельство, что часть строф передана удивительно точно - в полном соответствии со смыслом и духом оригинала. В частности, таким образом переведен конец поэмы . Но рассмотрим доказательство по аналогии. Если в результате аранжировки музыкального произведения звучание нового совпадает с исходным только в избранных местах, а в остальных изменены длительности, акценты, добавлены новые темы, то следует говорить о создании нового произведения. Проанализируем наиболее яркие моменты. 1-я же строка "Плавания" - чисто цветаевская, это именно М.Цветаева порой превращает непереходные глаголы в переходные с целью сообщения им дополнительного оттенка смысла. Так, она часто при переписке пользовалась принадлежащим ей выражением "работаю стихи", подчеркивая тем самым необходимость владения Ремеслом стиха (выражение, которое она заимствует у любимого ею поэта Каролины Павловой). Словоупотребление "глядящего эстампы", не будучи вполне грамматически верным, является очень авторским по своему характеру. Превращение глагола глядеть в глагол, требующий прямого дополнения, придает ему дополнительный оттенок смысла, усиливая напряженность, интенсивность действия, описываемого глаголом:

"Pour l'enfant, amoureux de cartes et d'estampes,"
L'univers est son vaste appétit.
Ah! que le monde est grand à la clarte des lampes!
Aux yeux du souvenir que le monde est petit!"

"Для отрока, в ночи глядящего эстампы,
За каждым валом - даль, за каждой далью - вал.
Как этот мир велик в лучах настольной лампы!
Ах, в памяти очах - как бесконечно мал!"

Во 2-й строфе М.Цветаева создает более конкретно-насыщенный образ, чем в оригинале: ненастный день отплытия, скрежещут поднимаемые якоря, путешественники всходят на корабль. Абстрактное - и очень свойственное Бодлеру - сопоставление внутренней бесконечности с видимой конечностью обретает в цветаевском переводе конкретно-зримое воплощение, ибо когда человек всходит на корабль, то взор его обращается к конечно замыкающей пространство линии горизонта. Слово нечеловечьей, угловатое, неправильное, но емкое, имеет сильную эмоциональную окраску и простонародное звучание в отличие от ярких, но более классически правильных образов оригинала:

"Un matin nous partons, le cerveau plein de flamme,
Le coeur gros de rancune et de désirs amers,
Et nous allons, suivant le rythme de la lame,
Berçant notre infini sur le fini des mers:"

"В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,
Не вынеся тягот, под скрежет якорей,
Мы всходим на корабль, и происходит встреча
Безмерности мечты с предельностью морей."

Начиная с 3-й строфы первая часть "Плавания" становится более динамичной по характеру, чем "Le voyage". Цветаевские путешественники стремительно несутся вперед, подталкиваемые ее непрестанными тире, повторяющимися глаголами движения, эллиптическими предложениями и добавочными восклицательными знаками:

"Les uns, joyeux de fuir une patrie infâme;
D'autres, l'horreur de leurs berceaux, et quelques-uns,
Astrologues noyés dans les yeux d'une femme,
La Circé tyrannique aux dangereux parfums.

Pour n'être pas changé en bêtes, ils s'enivrent
D'espace et de lumière et de cieux embrasés;
La glace qui les mord, les soleils qui les cuivrent
Effacent lentement la marque des baisers."

"Что нас толкает в путь? Тех - ненависть к отчизне,
Тех - скука очага, еще иных - в тени
Цирцеиных ресниц оставивших полжизни -
Надежда отстоять оставшиеся дни.

В Цирцеиных садах дабы не стать скотами,
Плывут, плывут, плывут в оцепененье чувств,
Пока ожоги льдов и солнц отвесных пламя
Не вытравят следов волшебницыных уст."

М.Цветаева придает переводу динамизм, повторяя три раза подряд глагол плывут, заменяя таким образом непосредственным, стремительным движением бодлеров-ское почти что медитативное состояние. Развертывание пространства ("ils s'enivrent d'espace et de lumiиre et de cieux embrasйs") превращается в движение в пространстве. Глагол ils s'enivrent, выражающий у Бодлера внутреннюю динамику состояния, переходит в цветаевском переводе в существительное оцепененье, описывающее состояние, резко контрастирующее со стремительностью движения и тем самым его подчеркивающее:

"Mais les vrais voyageurs sont ceux-là seuls qui partent
Pour partir; coeurs légers, semblables aux ballons,
De leur fatalité jamais ils ne s'écartent,
Et, sans savoir pourquoi, disent toujours: Allons!

Ceux-là dont les désirs ont la forme des nues,
Et qui rêvent, ainsi qu'un conscrit le canon,
De vastes voluptés, changeantes, inconnues,
Et dont l'esprit humain n'a jamais su le nom!"

"Но истые пловцы --- те, кто плывут без цели:
Плывущие, чтоб плыть! Глотатели широт,
Что каждую зарю справляют новоселье
И даже в смертный час еще твердят: - вперед!

На облако взгляни: вот облик их желаний!
Как отроку - любовь, как рекруту - картечь, -
Так край желанен им, которому названья
Доселе не нашла еще людская речь."

Звуковой строй слова истые содержит в качестве обертона ассоциацию с отличным от него по смыслу, но своеобразно усиливающем его звучание прилагательным неистовые, тогда как французский эпитет vrais не имеет этого оттенка. Дан-ная ассоциация далеко не случайна, ибо в переводе эта ключевая строфа поэмы приобретает более страстный характер. Цветаевские пловцы, "глотатели широт" (у какого другого поэта можно встретить такой образ!), "плывущие --- чтобы плыть!", несмотря на то, что плывут они "без цели", вызывают у нас ощущение какой-то непонятной радостной одержимости ("что каждую зарю справляют новоселье"). У Бодлера они производят впечатление скорее тех, кто не раздумывая принимает свою судьбу, свой рок. Но стремительный разбег цветаевского движения в этих строфах сменяет резкий перепад ритма, возникающий за счет повелительного наклонения и указательного местоимения вот ("на облако взгляни: вот облик их желаний!") и пауз-тире в двух сравнениях, одно из которых отсутствует в оригинале. Благодаря сочетанию повелительного призыва "Вперед!" с повелительным наклонением начала следующей строфы, даже цветаевские облака кажутся нам стремительно летящими, тогда как у Бодлера они представляются не летящими по небу, а непрерывно меняющими свою форму, как и край неги, о котором грезят "les vrais voyageurs". Бешеная гонка цветаевских пловцов завершается, когда они достигают "края, которому названья доселе не нашла еще людская речь". Последняя строфа I части заканчивается плавным по ритму сложноподчиненным предложением, путешественники прибыли в порт назначения. У Бодлера же последняя строфа - это грезы: изменчивые облака и изменчивые, неведомые, волнующие пределы. Это образ, к которому он обращался неоднократно и который получил одно из самых ярких воплощений в его стихотворении в прозе "Чужестранец". Далее проводится сравнительный анализ "Le voyage" и "Плавания" с точки зрения различия смысла подлинника и перевода. Для сравнения выбраны наиболее характерные строфы. Сравнение 1-й же строфы "Le voyage"и "Плавания" дает яркий пример такого различия. Во 2-й строке у Бодлера образ: “L’univers est égal à son vaste appétit". Это не случайный образ для поэта: в стихотворении "La voix" ("Голос"), более позднем по времени ( оно относится к 1862 и носит автобиографический характер), этот образ встречается снова:

"...La Terre est un gâteau plein de douceur;
Je puis (et ton plaisir serait alors sans terme!)
Te faire un appétit d’une égale grosseur."

"Мир --- пирог. Развей свой аппетит. Ценой своих усилий
Познаешь сладость ты всего, что создал бог."

"Голос", перевод В.Шора

Это говорит дьявольский, искушающий ребенка голос.

Таким образом вселенная - "L'univers est йgal а son vaste appйtit"

- это дьявольское искушение. Стремление познавать - греховно, но желание познавать - неодолимо. (Перед нами изначальная христианская дилемма!) Естественно, что человек, поддавшийся дьяволу, не обретет ни счастья, ни покоя. То есть путешествие обречено изначально. Противопоставление животного и духовного начала в человеке - традиционная тема у Бодлера. М.Цветаевой не свойственно такое противопоставление, так как из этих двух начал она изначально выбрала второе - Психею, душу, не испытывающую искушений. Естественно поэтому, что в ее строфе остается только ощущаемая отроком бесконечность, которая соответствует слову l'univers. Цветаевское "За каждым валом - даль, за каждой далью - вал" создает иллюзию бесконечности в виде бесконечного чередования цепи валов и далей, подобно бесконечному отражению предметов в расположенных друг против друга зеркалах. Цветаевский отрок, "глядящий эстампы", имеет перед собой бесконечность - без всякого напоминания о греховности познания. Восприятие своей родины как "patrie infвme" (постыдная родина) было весьма ха-рактерно для Бодлера . Трудно было бы найти русского писателя (родившегося до революции), который считал бы Россию "постыдной родиной". Возможно, что цветаевская замена вызвана тем, что ненависть ("Что нас толкает в путь? Тех - ненависть к отчизне...") и страх по отношению к России были более естественными для эмигрантской среды, в которой М.Цветаева прожила около 15 лет:

"Les uns, joyeux de fuir une patrie infâme;
D’autres, l’horreur de leurs berceaux, et quelques-uns,
Astrologues noyés dans les yeux d’une femme,
La Circé tyrannique aux dangereux parfums."

"Что нас толкает в путь? Тех - ненависть к отчизне,
Тех - скука очага, еще иных - в тени
Цирцеиных ресниц оставивших полжизни -
Надежда отстоять оставшиеся дни"

3-я строфа завершается традиционным для Бодлера образом роковой женщины, здесь олицетворенной опасной и притягательной Цирцеей: "La Circé tyrannique aux dangereux parfums". Уместно привести более полное раскрытие этого образа, например в стихотворении "Allégorie" ("Аллегория"), которое было создано в 1840-е годы:

"C’est une femme belle et de riche encolure,
Qui laisse dans son vin traîner sa chevelure.
Les griffes de l’amour, les poisons du tripot
Tout glisse et tout s’émousse au granit de sa peau."

"То --- образ женщины с осанкой величавой,
Чья прядь в бокал вина бежит волной курчавой,
С чьей плоти каменной бесчувственно скользят
И когти похоти, и всех вертепов яд..."

"Аллегория", перевод Эллиса

Из того, что связано с этой роковой женщиной (ее пряная притягательность завораживает и заставляет человека забыть обо всем на свете), М.Цветаева выделяет лишь потерю времени. Вместо образа роковой женщины у М.Цветаевой дан образ волшебницы:"в тени цирцеиных ресниц оставивших полжизни", "в цирцеиных садах дабы не стать скотами...", "не вытравят следов волшебницыных уст". С детской простотой образуя слово "цирцеины" от опасной Цирцеи, создавая "цирцеины сады" (чем-то русскому читателю напоминающие сады Черномора) и "волшебницыны уста", М.Цветаева окончательно убирает эротизм исходного образа. Опасная Ева превращается в загадочную Психею. Здесь уместно привести цитату из письма Марины Цветаевой Борису Пастернаку о том, что ей свойственна "ненасытная, исконная ненависть Психеи к Еве", от которой в ней нет ничего, "от Психеи - всё". Таким образом, Марина Цветаева в своем переводе трансформирует исходный образ третьей строфы подлинника, превращая его в противоположный, согласный с ее мироощущением. Существенная перемена смысла подлинника в 1-й строфе II части поэмы происходит благодаря изменению значения слова, несущего основную смысловую нагрузку.

"Nous imitons, horreur! la toupie et la boule
Dans leur valse et leurs bonds; même dans nos sommeils
La Curiosité nous tourmente et nous roule,
Comme un Ange cruel qui fouette des soleils."

"О ужас! Мы шарам катящимся подобны,
Крутящимся волчкам! И в снах ночной поры,
Нас Лихорадка бьет, как тот Архангел злобный,
Невидимым бичом стегающий миры."

Слово "La Curiositй" (выделенное заглавной буквой Любопытство) заменено на Лихорадку. Бодлеровское греховное Любопытство к "сладости всего, что создал Бог" ("Голос"), настолько сильное, что мучает даже во сне, было чуждо М.Цветаевой, но сон и лихорадочное состояниe для нее взаимосвязанны. Вот характерное для нее признание: "Могу жить только во сне, в простом сне, который снится, вот падаю с сорокового сан-фрациского этажа, вот рассвет и меня преследуют, вот чужой - и - сразу - целую, вот сейчас убьют - и лечу. Я не сказки рассказываю, мне снятся чудные и страшные сны, с любовью и смертью, это моя настоящая жизнь, без случайностей, вся роковая, где все сбывается". То есть в 1-й строфе II части "Плавания" типичный бодлеровский образ оригинала заменен чисто цветаевским. Далее: интересна для сравнения 3-я строфа II части как пример виртуозного умения Марины Цветаевой переводить не только текст, но и реалии:

"Notre âme est un trois-mats cherchant son Icarie;
Une voix retentit sur le pont:"Ouvre l'oeil!"
Une voix de la hune, ardente et folle, crie:
" Amour...gloire...bonheur!" Enfer! c'est un écueil!"

"Душа наша --- корабль, идущий в Эльдорадо,
В блаженную страну ведет - какой пролив?
Вдруг среди гор, и бездн, и гидр морского ада -
Крик вахтенного: - Рай! Любовь! Блаженство! - Риф!"

Здесь М.Цветаева заменяет Икарию - Эльдорадо (содержащимся в следующей строфе). Икария - коммунистическая утопия из социально-философского романа Этьена Кабе "Путешествие в Икарию" (Voyage en Icarie, 1840). Марина Цветаева никогда не разделяла коммунистических идей и никак не могла счесть страну, бывшую их воплощением, где она жила, а к тому времени погибала, местом хоть сколько-нибудь пригодным для счастья, но все же главной причиной, думается, для этой замены была неизвестность романа Кабе в России и СССР. "Плавание" же, судя по всему, должно было, по ее замыслу, читаться на одном дыхании, а малоизвестные культурные реалии могли этому только мешать. Так, она добавля-ет Нерея для рифмы и заменяет почти никому не известного "ce retiaire", древне-римского гладиатора с трезубцем и сетью, простым "врагом" (часть VII, 3-я строфа). Эта замена представляется вполне адекватной, хотя при ней и теряется часть смысла (враг с сетью, опутывающий).

"..........Il est, hélas! des coureurs sans répit,

Comme le Juif errant et comme les apôtres,
A qui rien ne suffit, ni wagon ni vaisseau,
Pour fuir ce retiaire infame; il en est d'autres
Qui savent le tuer sans quitter leur berceau."

"...Есть племя бегунов. Оно --- как Вечный Жид,

И как апостолы, по всем морям и сушам,
Проносится. Убить зовущееся днем -
Ни парус им не скор, ни пар. Иные души
И в четырех стенах справляются с врагом."

Рассматривая 3-ю строфу II части, интересно отметить, что цель бодлеровских путешественников ( любовь, славу, счастье ) Марина Цветаева заменяет для сво-их пловцов на рай, любовь, блаженство. Ее идеал не включает славу, вместо счастья - рай, блаженство, т.е. уже почти потусторонняя мечта, очевидно нереализуемая в земной жизни (следует заметить, что появляется принципиально отсутствующая в подлиннике "блаженная страна"), в то время как бодлеровская цель, в принципе, представляется возможной. (Тут можно отметить, что это как раз те радости, которые обычно обещает дьявол склонной к искушениям душе). Марина Цвеаева не случайно опускает славу, которая никогда не казалась ей важной:"...оттого у меня с 1912 г. по 1922 г. не было ни одной книги, хотя в рукописях не менее пяти. Оттого я есмь и буду без имени. (Это, кстати, огорчает меня чисто внешне...)". Бодлер же в общественном признании нуждался, такой вывод напрашивается, если вспомнить о его дерзком выставлении своей кандидатуры во Французскую Академию. При переводе следующей строфы М.Цветаева опускает слово "ivrogne" (пьяница), заменяя его "безвинным лгуном", что на первый взгляд не меняет существенно смысл строфы, но опущенное слово здесь носит символический смысл, оно олицетворяет бодлеровское представление о том, что избавление от мучительных тягот бытия, томительной скуки дает лишь забвение, т. е. опьянение любого рода. Эта идея наиболее полно воплощена в стихотворении Бодлера в прозе "Опьяняйтесь": "Всегда надо быть пьяным. В этом все, единственная задача. Чтобы не чувствовать ужасной тяжести Времени, которая сокрушает ваши печали и пригибает вас к земле, надо опьяняться без устали. Но чем же? Вином, поэзией, добродетелью, чем угодно." (перевод Эллиса) Вероятно, замена пьяницы на безвинного лгуна вызвана желанием М.Цветаевой сделать перевод нейтральнее, чем подлинник, и из-за невозможности адекватно передать множество бодлеровских смыслов ( что требует от переводчика выделения главного, с его точки зрения, смысла) и из-за никогда не покидавшей ее прагматичности: такой перевод легче опубликовать. (Так, в следующей строфе роскошная Капуя, где разложилось войско Ганибалла, превращается в Рай --- с большой буквы, а противопоставленная ей сальная, т.е. дешевая, свечка, просто в огарок: “мигающую свечу". ) Следует добавить, что замена бодлеровского "пьяницы" на "безвинного лгуна, выдумщика Америк" сводит на нет постоянное мучительное ощущение Бодлером неразрешимой двойственности мира и это не случайно. Марина Цветаева была творцом и создавала не только литературные произведения, но и мир вокруг себя. Ей не требовалось опьяняться творчеством, так как вне него она никогда не существовала. То, что старый бродяга обратился в старого пешехода, полностью поглощенного Мечтой (который, однако, "ночует в канаве", что вообще не свойственно пешеходам), снова является результатом подмены личности автора личностью переводчика. Ведь это именно М.Цветаева страстный пешеход (и Мечта с большой буквы - понятие, чрезвычайно для нее характерное). Например, вот выдержка из ее письма с юга Франции (лето 1935 г.): "Самое, для меня, тяжелое: нельзя ходить. Муру нельзя ходить,- значит и мне нельзя. А - какие горы!!...Дразнит - пуще лисицу виноград. Ногой подать!" ( вообще о своей любви к пешеходным прогулкам она писала в письмах почти к каждому адресату ).

"O le pauvre amoureux des pays chimériques!
Faut-il le mettre aux fers, le jeter à la mer,
Ce matelot ivrogne, inventeur d'Amériques
Dont le mirage rend le gouffre plus amer?

Tel le vieux vagabond, piétinant dans la boue,
Rêve, le nez en l'air, de brillants paradis;
Son oeil ensorcelé découvre une Capoue
Partout où la chandelle illumine un taudis."

"О, жалкий сумасброд, всегда кричащий: берег!
Скормить его зыбям иль в цепи заковать, -
Безвинного лгуна, выдумщика Америк,
От вымысла чьего еще серее гладь.

Так старый пешеход, ночующий в канаве,
Вперяется в Мечту всей силою зрачка.
Достаточно ему, чтоб Рай увидеть въяве,
Мигающей свечи на крыше чердака."

Далее, 2-я строфа III части:

"Nous voulons voyager sans vapeur et sans voile!
Faites, pour égayer l'ennui de nos prisons,
Passer sur nos esprit, tendus comme une toile,
Vos souvenirs avec leurs cadres d'horisons,"

"Умчите нас вперед - без паруса и пара!
Явите нам (на лне натянутых холстин
Как некогда рука очам являла чару)
Видения свои, обрамленные в синь."

Последняя строфа является выражением все того же желания Бодлера путешествовать в своих ярких мечтах, чтобы избавиться от тоски, сплина. В этой строфе происходит диалог между разными ипостасями поэта, активного, стремящегося "куда-нибудь прочь из этого мира"(название стихотворения в прозе Бодлера), с началом тоскующим, желающим - просто развлечения. В переводе этого нет, там снова --- приглашение в сказку. Далее, в 4-й строфе IV части "Desir" (Желание) обращается все в ту же Мечту. В сущности желание и было для М.Цветаевой мечтой, она всегда мечтала о прошлом, о невозможном, об отсутствующем, подчас почти заболевая от этого :

" - La jouissance ajoute au désir de la force,
Desir, vieil arbre à qui le plaisir sert d'engrais,
Cependant que grossit et durcit ton écorce,
Tes branches veulent voir le soleil de plus près!"

"От сладостей земных --- Мечта еще жесточе!
Мечта, извечный дуб, питаемый землей!
Чем выше ты растешь, тем ты страстнее хочешь
Достигнуть до небес с их солнцем и луной."

Строфы 2-я и 3-я VI части являются еще одним примером необычайного мастерства Марины Цветаевой. Хотя смысл этих строф в переводе совсем не тот, что в оригинале, оба эти смысла чисто бодлеровские:

"Pour ne pas oublier la chose capitale,
Nous avons vu partout, et sans l'avoir cherchй,
Du haut jusques en bas de l'échelle fatale,
Le spectacle ennuyeux de l'immortel pêché:

La femme, esclave vile, orgueilleuse et stupide,
Sans rire s'adorant et s'aimant sans dégoût;
L'homme, tyran goulu, paillard, dur et cupide,
Esclave de l'esclave et ruisseau dans l'egout;"

"Но чтобы не забыть итога наших странствий:
От пальмовой лозы до ледяного мха,
Везде - везде - везде - на всем земном пространстве
Мы видели все ту ж комедию греха:

Ее, рабу одра, с ребячливостью самки
Встающую пятой на мыслящие лбы,
Его, раба рабы: что в хижине, что в замке
Наследственном - всегда - везде - раба рабы!"

"Le voyage" дает самую пессимистичную картину союза мужчины и женщины, они оба не вызывают ничего, кроме отвращения. В "Плавании" представлен наиболее широко известный взгляд Бодлера на женщину: "Меня всегда удивляло, как это женщинам дозволено ходить в церковь. О чем им толковать с богом?" (но это лишь одна из граней его подлинного взгляда). Мужчина в "Плавании" вызывает жалость. Нельзя с полной определенностью сказать, чем вызвана подобная замена. Возможно, все той же "ненавистью Психеи к Еве" ( ведь это именно Ева встает "пятой на мыслящие лбы") и отношением Марины Цветаевой к браку, не имевшем ничего общего с изложенным в "Le voyage". Шарль Бодлер одним из первых ощутил, что приближается эпоха совершенно иного мировоззрения, обусловленного Прогрессом, о триумфальном шествии которого так радостно возвещали многие в XIX в. Он предчувствовал гибель той культурной традиции, которая порождала поэтов, подобных ему. Для поэта нет ничего важнее поэзии. Ощущение, что в грядущем нет для нее такого места, которое ей подобает, должно вызывать у поэта предчувствие всеобщей гибели, а значит, и он ощущает необходимость подвести итоги, совершив для этого своего рода итоговое путешествие. Марина Цветаева вновь создала "Le voyage" таким, каким он и должен был бы быть в сороковом году XX в., ведь она была не только свидетелем того переворота, который Бодлер предчувствовал, она, вернее ее творчество, жизнь и гибель, явились его результатом. Эпоха не принимала великого поэта даже в качестве посудомойки, ненужными оказались ее книги, архивы, присущее поэтам стремление иметь свое окружение. Та метафорическая гибель, которая виделась Бодлеру, оборачивалась для нее гибелью совершенно конкретной. Она переложила поэму Бодлера не только на свой родной язык, но и на свою судьбу.

Взято отсюда: http://whitestone2006.narod.ru/index1.html