Да, обнаружила. Явившись как-то вдруг,
старик стоял в просвете арки парка.
И тополя осыпали вокруг
его своей листвой - сухой и жаркой.
Но холод ветра оттенял тот жар,
и потому казалось равновесье
не зыбким, но надежным. А удар
часов судьбы мерещился всем песней,
умолкшей сразу. Он заговорил,
и речь, рожденная в китайском захолустье,
была понятна. Недостаток сил
уже не откликался нотой грусти.

Он говорил: «Отныне мир в огне,
и ляжет пепел белой пеленою
на образ Бога, созданный тобою,
и в эхе воплощенный, как во сне,
что ожил вдруг в строке дурных стихов,
и в чувстве к женщине, которую как будто
любил. Сон, приходящий к нам под утро,
так крепок, что бесплотней прочих снов.
И я лишь образ в сонме образов,
помеха в метках лоций и локаций,
и нет страстей - всегда голодных псов,
и нет святых в пустотах медитаций».

Придя в себя – в себя не заглянешь.
Природа - храм, но что теперь до храма?
Судьба – стекло, но что тогда ей рама?
И что к ней дверь? Стучи, и не войдешь.