СЕМЬ СТАРИКОВ
Виктору Гюго
Людный город, где грёзы бредовые снятся,
Человечник огромный, ты манишь меня!
В испареньях твоих наважденья теснятся
И встречается призрак средь ясного дня.
В дымке утра, когда ещё выше казались
Берега узкой улицы, так что дома
Этажами последними неба касались,
А внизу громыхала рассветная тьма,
Я домой возвращался, разбитый, уставший,
Разговором с собой охлаждая свои
Раскалённые нервы. День брезжил наставший,
А прошедший уже угасал в забытьи.
Вдруг старик, чьи лохмотья подобны туману,
Мне явился, просить стань такой медяки,
То рука бы сама потянулась к карману,
Если бы не глаза - его злые зрачки
Желчь саму источали. Приметы есть к худу,
Взгляд такой, что сама отнимается речь.
Видом напоминал он, должно быть, Иуду:
Нос крючком, борода цвета стали, как меч,
Не горбат – перешиблен в крестце, опирался,
В три погибели согнут, старик на клюку,
Ненавидя весь мир, иль его мир чурался?
Много, знать, повидал на своём он веку.
Так, по грязи и снегу он шёл, ковыляя,
Иудей ли трёхногий иль зверь без ноги,
Самым видом своим в душу ужас вселяя,
Словно мёртвых давили его сапоги.
Вслед за ним шёл двойник: борода, глаза, палка
И спина те же самые, адом одним
Оба порождены. Знать, я выглядел жалко,
В страхе оторопев и застыв перед ним.
Жертва случая я или чьей-то злой шутки?
Что хотят, то об этом пусть и говорят,
Только семь стариков, и все семеро жутки,
Друг за другом прошли предо мною подряд.
Кто смеяться бы стал над моим беспокойством
И спиной не почувствовал братскую дрожь,
Тот да знает: хотя и отмечен изгойством,
Был на вечность саму грозный странник похож.
Может быть я увидел бы так же восьмого
Омерзительный Феникс, свой сын и отец
Мне б являлся, наверное, снова и снова,
Только я положил наважденью конец,
Прочь уйдя. Весь разбитый, как в белой горячке,
Я вернулся домой, я упал на кровать,
Но не в силах забыться в спасительной спячке,
Всё искал, как абсурд этот истолковать?
Но напрасно мой разум осмыслить пытался
Происшедшее; бури он не усмирил,
В океане бушующем утло метался,
Как разбитый он челн, без руля, без ветрил.
КОММЕНТАРИЙ
Написав ныне знаменитое стихотворение "Семь стариков", Шарль Бодлер отправил его Виктору Гюго, мнением которого о поэзии весьма дорожил. В ответ Гюго написал: "Вы создаёте новый трепет в поэзии". Скупая, но какая завидная похвала! Загадку этой поэмы так до сих пор никто не разгадал. Что хотел сказать ею Бодлер? Имел ли он в виду персонификацию семи смертных грехов, как считают некоторые? Или это была просто пьяная галлюцинация допившегося до белой горячки стихотворца? Ни это, ни это. Теперь можно торжественно объявить всему миру, что разгадка "Семи стариков" разгадана. Она содержится во фрагменте "И прощаюсь я с кожей вчерашнего дня" (Арсений Тарковский. "Я прощаюсь со всем..."). В первом из нижеследующих сонетов раскрывается сюжет Бодлеровской поэмы, во второй - её концовка.
38.4
Как-то порою предрассветной
Через Париж ещё ночной
Шёл чернокнижник, чьей заветной
Мечтой был сон души хмельной.
Близ фонаря, что с несусветной
Истошностью сипел, в дрянной
Одежде жид с ветхозаветной
Брадой и сгорбленной спиной
Прошёл и в темноте бесцветной
Исчез, клюкой стуча родной,
За ним второй вышел на свет Ной,
С картины списанный одной,
И так - семь раз. Что в безответной
Загадке? - Бред души больной...
Чернокнижник - профессия стрёмная
И глубинную книгу читать
Может тот, чья ослица - дарёмная,
Тень ослёнком ли не засчитать?
Ну и как тебе, Русь последрёмная,
Явь по факту? Стенать-причитать
Будешь: "Чёрт на осле!? Подъярёмная
Непричём, чёт учись сочетать!
Чернокнижник - профессия штучная.
Это ж надо не просто уметь
Молвить буре: "Уймись, темнотучная!" -
Но командовать небом посметь!
Чернокнижник - работа опасная.
В бурном море ладья бескомпасная... |