ЭЛЛАДА
У философов перипатетиков
Все учителя слушали стоя.
Колоннада (по-гречески «стоя»)
Была местом прогулок. Рост этиков,
Этих самоубийства эстетиков
Породил стоицизм, так что Стоя
Стала, в чём убеждён на все сто я,
Ещё местом собранья патетиков,
Ну а «пафос» есть псевдострадание,
Что украшено речетативом,
Часто переходящим в рыдание,
Да с пластическим декоративом
Жеста… Преподавал в Симферополе
Культуролог… Пучок с ним укропа ли?
Философы желали больше славы,
Чем истины. Профессия витии
Ценилась выше кузнеца, что сплавы
Сплавлять умел. Вот корни Византии!
А где ещё трёх, двух и одноглавы
Орлы? Полностью Библию прочти и
Узнаешь про орла перипетии.
Не сами ли себе искали зла вы?
Философы желали славы больше,
Чем истину в вине волхвы в дни наши
Вот, в кабаке мерещится она ж, и
Нет славы никогда ведь перебольши.
Профессия же ритора, софиста
Ценилась больше мастерства арфиста.
Закон моральный в моём сердце:
«Бога любить должно усердце!»
И Млечный Путь над головой
Жить заставляют не в осердце
На ближнего. Просто на свой
Круг возвратился ближний твой…
И у него ж есть то посердце,
Что пахнет скошенной травой.
В Афинах, а их знать спесива,
Я поместил бы на фронтон
Ученье: «Поступи красиво!»,
Но дорог грекам сладкий стон.
У эллинов я как философ
Стал бы малейшим средь колоссов…
Геометра Евклида однажды спросили:
«Прокормить сам себя, числовед, ты хоть в силе?»
Вопросившему выдал обол грек лукавый:
«Ибо ты ищешь пользы». Слова всех взбесили.
Что сказать хотел этот в пространствах блукавый?
То-то вид у него не просильно-ласкавый!
Чтоб тебя на пиру всякий раз обносили!
Хитрецу подмигнул лишь бродяга клюкавый.
Афиняне топой обступили Евклида:
"Научился считать, и стал пупом земли, да?"
Ничего математик уже не ответил.
Зато скульптор Мирон грекам не инвалида
Изваял - эллинизм, он телесностью светел...
Дискобола! - Красив, правда? Как вы просили!
Милет, трагический поэт!
Не вышел у тебя дуэт
С Сократом, вот ты и взбесился:
«За что бесплатно статуэт
Исстукать Фидий согласился
Сего Сократа? – Напросился!
Не глядя на пескоструэт,
Как с вазой писаной носился
С ним, пустобрехом! Уж так рад,
Что нищий посетил Сократ
Стены его – слуга всё видел! –
Тогда как я, аристократ,
Впрочем, его возненавидел
За то, что он не наш собрат!»
Либерализм и демократия –
Слова, приятные для всех,
И я как мёд душистый, братия.
Смакую с вами их здесь – эх,
Как бы скорбел об их утрате я!
Я б разорвал от сих до сех
Хитон свой, в пепел без отвратия
Сел бы, скорбей аки носех…
Но процветает в нашем обществе
Народовластие, а с ним –
Нестрогость нравов, и, в обобществе,
Ими мир классовый храним.
На театральной лягу сценности
Костьми за обе эти ценности!
Я рос садовым вором. Мне
Как в Спарте дали воспитанье:
Помня о папином ремне,
Сам позаботься о питанье!
Мальчишке нужен риск. Он не
Девчонка, чтобы испытанье
Страхом не выдержать вполне,
Словно герой – врага пытанье.
Со временем я стал хитёр:
Добычей, папа чтоб не злился,
Ворованной с сестрой делился
И с мамой, быв уже матёр,
И очень редко попадался –
Черешней с мая объедался!
Одиссей, царь Итаки
Не танцует сиртаки?
Быть не может. Скандал.
Как же это, вот таки и
Не танцует? Вандал,
А не Еллин! Зевс дал
Меч с копьём для атаки,
Чреслам - танец удал!
Почему не танцует
И конём не гарцует
Разве плохо вино?
Всяк, испив, молодцует!
Как же, пьёт, и давно,
Но сидит всё равно!
Не наступи на скорпиона,
А наступил, так берегись,
И только Беня, сын Сиона
Их топчет с криком: «Не едись!»
Изобразил Лаокоона
Античный скульптор. Приглядись,
Что древний грек во время оно
Явил? – Мозгами потрудись!
Туманного то Альбиона
Конец трагичный. Не влюбись
В статую и Пигмалиона
Грех повторять не торопись!
Экскурс в античность Бенциона
Закончен… На себя сердись!
Дионисийство, значит, очищает
Кровь от застоя? Но сводит с ума
Дионис тех, кто пол свой превращает,
Как Зевс и Ганимед, да хоть сама
Сапфо, стихи которой посвящает
Алкей напрасно – гордая весьма
Ценительница девушек. Смущает
Любовного одной из них письма
И до сих пор гречанок содержанье...
Изнеженной Эллады больше нет,
А поэтессы чувств неудержанье
Осталось, в темноте как липь тенет,
Всё новых жертв, как мошек, уловляя
И девушек бесстыдством удивляя.
Я – девственная пифия, оракулы
Европе изрекающая в Дельфах:
«Пожрёт вас Голливуд с клыками Дракулы…
Как выродился волк – метит сад эльф, ах…»
Я – Клото, судьбы жизненные ткущая,
Лахесис, направляющая нити.
И Атропос, к ним ножницы влекущая…
Со мною рядом Путин, извините…
Я тонкой обладательница талии,
Вокруг меня такие кавалеры,
На мне платья из Франции, Италии…
Поэмы посвящают мне Бодлеры!
Один жить будет в веке девятнадцатом,
Второй – в левитодвадцатитринадцатом…»
Вы же не жёны нежные, мужи!
Остановитесь, Эллины! Но где там…
И нет у наготы уже межи
На юном олимпийце неодетом.
Пойди, что неживы они, скажи,
И слава их повисла на гвозде том,
Который проржавел весь… Да во лжи
Вмиг обвинят: при семени бездетом
Эллады ли сыны? Сапа проржи
Тиха... Краса же в фаллосе воздетом!
Хвататься стали сразу за ножи
Вы зря при самолюбии задетом.
Рабыня ли твоей, грек, госпожи
Спит с ней при ухе колечкоцепродетом?
Нет, юность не устала от весны.
Но греется на солнце и философ
Кинический. Ему не снятся сны.
Он грезит наяву лёт альбатросов...
Он видит, как погибели сыны
На палубе среди канатов, тросов,
Поймав его – вот хрюкины свины! –
Над ним глумятся. Мрак в глазах матросов.
А он ребёнок, нет на нём вины.
Не надо ему рыбьих их отбросов.
Сел на корабль, не заплатив цены?
Да, сел, а что? Глупейший из вопросов.
Часы его, похоже, сочтены.
Бросится в море – прочь от хуесосов...
Я и Гомер и все его герои.
Афине в дар из дерева коня
Для жертвенного, якобы, огня
Я предложил, я был в осином рое,
Которому конь был словно броня.
Во мраке и тетива звонче втрое.
Открылись в эту ночь ворота Трои…
Как хитреца аэд воспел меня!
Люблю идти на приступ в пешем строе,
Сверкающим мечом о щит звеня,
Холодное спокойствие храня,
Но есть в бою дыхание второе!
Без схватки нет какой уж год ни дня.
Опять тряпьё от крови всё сырое...
Безнравственно раба за своенравие
Пытать и над строптивым издеваться.
Синоним плутократии – бесправие.
Просто нет прав, и некуда деваться.
Не стал раб пить за господина здравие,
Но предпочёл тверезым оставаться.
Не ходит он в священное дубравие,
Чтобы как все утехам предаваться.
Раба за своенравие безнравственно
Пытать и издеваться над строптивым,
За то что он не мясо есть, а травственно
Питается, и с видом неучтивым
Глядит на господина, но презрение
Скрывает наглый раб, есть подозрение.
Официально нет такой
Науки, что была царицей
Когда-то знаний и сторицей
Сестрам всем щедрою рукой
Давала по серьгам. «На кой
Ляд ныне доброй быть с сестрицей? –
Спросила Физика – Старицей
Стала Риторика с клюкой».
«О, неразумная! Какой
Ползёшь ты медленной мокрицей
По стезе знаний с осмотрицей,
Кто б не нарушил твой покой! –
Сказала бабушка. – Морской
Лучше лежала бы вустрицей!»
Гордиев узел – просто куча кала.
И грек к иносказанью прибегал,
Когда говорил правду и не лгал,
В фигуры речи мысль его вникала,
И то, что мерзко, мило облекала
В одежды благовидные. Влагал
Стыд в уста образ, чем и помогал
Риторике. Адептов привлекала
Она, а не с трудом уже искала,
Как в наши дни. Кто б ныне постигал,
Что есть пята Ахилла? – Здесь галгал…
«Пята» есть место плавкого накала!
Не зря ведь в Индостане «Калакала»
Зовут тебя, трясущий астрагал!
Тень – демон тьмы, но он одет в сиянье,
Подобно небу ночью, но и днём
Свет солнечных лучей вокруг на нём,
Как если б среди них было зиянье.
Его высочество, чьё одеянье
Столь лучезарно… Вместе с ним вздохнём:
«Ах!» – Тяготится им: «Что днём с огнём
Ходить?» В князе – сплошное обаянье.
Старый Козёл живёт на подаянье…
Мы Чёрта нищетой не припугнём,
В бараний рог ни болью не согнём,
Ни голодом. Христово удвоянье
Молодо станом, аки изваянье.
Здесь Диониса греков вспомянём.
Древние пластические греки
Дважды не входили в те же реки…
Ошибались Еллины: а тени
Это – кто? Не тоже ль словореки?
Грек ли мыслим без своей настени?
В палице шипы есть и в кистени,
Мясо – в караимском чебуреке,
А у грека – тень. Не без свистени.
Спрашивается: нечто иное
Тень есть имяреку или частью
Целого является? Двойное,
Грек, ты существо, здесьисейчастью
Ибо обладаешь – с нею вместе
Дважды ты в одном и том же месте!
Ордер дорический суров,
Как царь, который хмуробров:
«Да, я тиран! Без тирании
Народ мой не был бы здоров!»
У ионического днии
Столпов рассчитаны на дни и
Часы, над ними хрупкий кров.
Из пыли учтены темнии.
Коринфский ордер сброшен в ров.
Кодло пузатых поваров
И легкопрыгов, обвини и
Убей Сократа! Аж махров,
Так изукрашен. Темнь в чернии
В нём переходит, бель – в пернии.
Коноплю не опасно вкушать
Только после поллюций возврата,
А не то будет нечем дышать,
Потому что была семятрата.
За неё можно жизни лишать,
Нет, не друга, товарища, брата,
А того, ослух кто и мешать
Лишь умеет, питомец разврата.
Коноплю вредно не разрешать –
Населения будет утрата.
Я завет пришёл не нарушать,
Но исполнить, и вера добра та,
Целибат где есть, а не плошать...
Конопля научила Сократа.
О, не Дедалы! Деньги отвлекают
От радости творить и не дают
Спасти себя при жизни, обрекают
На роскошь, хоть достаточен уют
При скромности, к ним быстро привыкают,
Но соки они хищнически пьют
И на поступки гнусные толкают,
Вгоняя в страх: вдруг и меня убьют?
Людским порокам деньги потакают.
Киша, на бирже маклеры снуют,
А кто из них не грешник? Завлекают
В ловушки и там аду предают.
Богатых эгоистов не пускают
Туда, где счастье даром раздают.
Я не покинут, хоть и одинок,
И не оставлен, хоть долга разлука.
Как Одиссей, стреляю я из лука:
«Так ты её жених, пёсий щенок?»
А вот и обнажается клинок.
На, противопоставь доброму злу-ка
Своё злое добро! Ем хлеб, раз лука
Нет, с солью и водой я, царь-инок.
Неприхотлив как пёс и как собака
Лишения сносящий, я эстет
При этом, чей удар, словно кастет,
И если надо, я с плеча рубака.
Пусть вас коснётся детская рука –
Рассыплетесь, как люди из песка!
Профессор права Эосфорос
Не запрещает воровство роз,
Если ворует розы с риском
Быть пойманным для коры корос:
«Ни скважиной он, ни прииском
Ведь не владеет, чтоб к запискам
Любовным прилагать как Сорос
Корзины роз не одалискам,
А девочкам своим! Воруя
Цветы ради своей любимой,
Разве краду их не к добру я?
Святой порыв не оскорби мой,
Ханжа! Неужто нет для вора
Прощенья кроме приговора?»
Безденежью жизнь учит не того,
Наказан кто от Бога, а немногих
Своих любимцев – знает для чего
Ум дан им среди них, очкобревногих!
Им некогда трудиться для сего
Взывающего чрева. Из двуногих
Беспёрых с плоским когтем одного
Афинянина вспомним: промежногь их
Он высмеял на площади, собрав
Хохотунов толпу, а когда кончил,
Изрёк: «Тук на костях я б не истончил,
Если бы мог, семь дней уже не жрав,
Насытить своё чрево, потирая
Вот так же и живот, греки, вчера я!»
И Гордий знаменит, и Герострат.
Один наклал и очень остроумно
Распутать предлагает узел, рад
Собственной шутке и смеётся шумно.
Другой сжёг храм, корабль словно пират,
И счастлив, что прославился хоть чумно.
А в наши дни на славу сколько трат!
А гордии как шутят толстосумно!
«Всё возвратится на круги свои
И ничего не ново под светилом
Дня, так и ночи…» – Это строки чьи?
Того, слывёт кто не соломкостилом.
Чей поздний слог – это отменный вкус.
Не наблюдаем стиля в нём искус!
Философа торговцы ненавидят
За то, что он бездельем знаменит.
Тут трудишься весь день – Эллины видят! –
А славы никакой. Она ж магнит.
О мне не на агоре ядовидят,
Там видят: о себе много не мнит
Нищий гордец, и цену, лишь завидят,
Сбавляют ему, пусть, мол, извинит,
Не даром что дают. Меня не любит
Высокое начальство. Я его
Не прославляю. Им за коноплю бит.
"Наркотика" защитник я сего!
«На чём запрет основан?» – Вопрошаю,
Чем многим жить красиво я мешаю.
Говоришь, нужна жена
Для наследников рожденья,
А наложница важна
Для времяпрепровожденья?
Хорошо, но промежна
Юноши, сын возбужденья,
Для чего тебе нужна –
Для вконец изнеможденья?
Молодёжь-то знать должна
Не одни лишь заблужденья
Сего вялого рожна,
Но и прочие сужденья!
Не та дружба, что нежна.
С Ганга нет на вас кажденья…
Тебя, Земля, Бог создал для людей,
Почти богов, и вот, как обезьяны
Стали они. Сочти свои изъяны,
Несовершенство! Ты - прелюбодей...
Велик Платон. Он создал мир идей,
А сам - мальчиколюб: "Когда мы пьяны,
А пьяны мы всегда, то мы буяны!
Так что ж, не пить вина? Итак, балдей,
Пока живёшь!" - Ещё здесь не злодей
Сократа друг, но Эллины - смутьяны
Умов: "Имея жён, гетер, смеяны-
Весельчаки нужны нам и блядей
Они дороже всех!" - Самонадей,
Просто на женщин нет у вас стояны...
Жутко жить, когда ты знаешь, что
Смысла нет у жизни никакого.
Ну же, отымела мальчуково,
Лесбия, подружку? Спросишь, кто
Я, чтоб вопрошать? Скажу: «Никто»
Имя моё. Хитромудра кова…
Возражаешь, что, мол, здесь такого,
Девка если с девкою? А то,
Что ты недостойна Одиссея.
Острова Эллады видел все я,
Десять лет у нимфы Калипсо
Прожил, брали в плен меня киклопы…
Сохранил Зевс юность Пенелопы,
Для тебя же время – колесо.
Демократия ведь и Сократа
Осудила на смерть ни за что.
Эллин понял: вредна семятрата
И давай проповедовать то:
«Это ж не обретенье – утрата!
Возместит трату радости – кто?
В сластолюбии корень разврата…»
А ему: «Святоместо пусто!
Слышь, с Платоном кто спал? Развращаешь
Сам своих же ты учеников,
А потом златоусто вещаешь:
«Я как эллины все не таков!»
Ты и в жёны кого взял? – Наяду!
Обнаглел ты, Сократ. Выпей яду.
Прекрасна смерть Сократа. Петуха
Асклепию он – за выздоровленье! –
Пожертвовать велел… И так тиха.
Ну не отход, а взоров умиленье.
Зато Платона смерть была плоха.
Он умер на пиру, увеселенье
Кончиной омрачив. Судьба лиха!
Похоже, это было отравленье.
Отлична демократия твоя
От эллинской чем? – Запад вопрошаю.
Не жертва ли её теперь и я?
Цикуту дайте мне – не оплошаю.
Я умереть хочу и был бы рад
Оставить это тело как Сократ.
Радости есть тихие. Они
С ветерком под тенью в зной сравнимы,
А восторгом буйным в ад гонимы
Те, кто прожигает жизни дни.
Много о себе не возомни,
Лесбия, а женщины ценимы
Мною те, что хоть легко ранимы,
Зато ждут хоть до смерти, одни.
Радости есть светлые: сравни
Вычуры блудницы, что ценимы
Чернью, с жемчугами, что не мнимы,
Нет которым на земле ровни,
Одиссея – звёздные огни!
Ради них все траты извинимы. |