Посвящается одноимённому кабаку в Санкт-Петербурге
Те, кто полвека в море – киты господни. Не затрепещут, даже увидев ад. Тысячу раз смеялись над преисподней. Литры железной крови сошли с ладоней. Нервы у них давно толщиной с канат.
Вот средь таких, что с кожею из металла, Вера живёт с просмоленных бригантин, Что у морских волков есть своя Вальхалла, Место, где нет окраин и нет начала, С резким скрипичным прозвищем «Фиддлерз Грин».
Пусть их рассудок вырвал себя из пут, но Каждый при жизни чёртом успел прослыть. Право дано им – смерть прожигать беспутно. Звёздное небо здесь - выбирай маршруты, Хоть после смерти некуда больше плыть…
Порт развесёлый, словно с чертями омут. Самый последний для моряков приют. Здесь никогда трактирщик на крики «р-р-рому!» Не промолчит испуганно, но погрома В ярости пира стены не избегут:
Кто-то отвесит другу по роже звонкой, Танцы и драки ринутся по столам, Кто-то уснёт в обнимку с пивным бочонком, Кто-то зажмёт успешно в углу девчонку – Хоть после смерти, а всё равно бедлам!
И, прочертив маршрут через воды Рейна Или же через Лету – кто там поймёт – Выплыл трактир на улице Рубинштейна, В скрипе обшивки, в плеске хмельном портвейна, В Санкт-Петербурге, городе Всех Болот.
Те, кто зашли – те сгинули в пьяном смерче: Им ни к чему трезветь до седой зари. Барною стойкой тесный мирок очерчен, Смотрят на них со стен юный Винстон Черчилль, Дальние страны, голые дикари…
Высосав рома пару десятков унций, Можно, по залу в гомоне покружив, С древней легендой моря соприкоснуться, Утром с похмельем жутким едва проснуться И удивиться, что, как ни странно, жив.
Этот кабак застыл в архаичном жесте, Словно у антиквара сошёл с витрин. Ставь паруса, мой друг, путь давно известен. Хочется побывать в этом клёвом месте. Ждёт нас с тобой загадочный «Фиддлерз Грин».