1
Виртуальные частицы
сквозь Петровича проходят.
и Петровичу не спится:
он на кухне колобродит,
матерится, недовольный
тёплой водкою из кружки,
ест огурчик малосольный
и идёт к своей подружке
бабе Рае, зло храпящей
под заштопанной периной…
Страшен, будто в дикой чаще,
ейный посвист соловьиный!
Он ложится тихо рядом.
Мысли муторны и странны...
Под его тяжелым взглядом
подыхают тараканы;
муха бьётся о гардину
хоботатой головой; и,
покидая паутину,
заползают за обои
пауки, которым жутко...
А Петровичу мешает -
рядом - эта проститутка,
что с Морфеем согрешает.
Может, ей набить сусала
иль поджечь, плеснув бензину,
чтобы мыслить не мешала
и ценила как мужчину?
Нет, нельзя: глядишь, посадят.
И уж точно на работе
по головке не погладят -
скажут: «Вновь, Петрович, пьёте!»
И зачем такое надо,
чтобы все его журили
и тринадцатой зарплаты
на собрании лишили?
С мудрой думою таковской
вновь на кухню он шагает,
теплой водочки «Московской»
двести граммов выпивает,
сквозь окно глазами зверя
в космос тычется уныло,
расстоянье в литрах меря
до ближайшего светила:
если бог там обитает,
чтоб Петровичу молиться,
то на кой он испускает
виртуальные частицы?
И Петровичу обидно.
За топорик он берётся:
хрясть! - и звезд уже не видно,
лишь окно со звоном бьётся.
Рассыпаются осколки
в стайки чертиков зеленых.
«Ах вы, падлы! Ах вы, волки!» -
Он орёт. Гоняет он их
по линолеуму в брызгах
перетопленного сала,
топором кромсает вдрызг их
пятачкастые хлебала.
Внеземные супостаты
скачут, всхрюкивая: дескать,
мы тебе, козёл поддатый,
можем хавало натрескать!
Черти прыгают в прихожей,
в спальне бесятся охально.
Здесь им нравится, похоже.
А Петровичу печально.
Виртуальные частицы
застят ум ему и зренье.
Как от них освободиться?
Где найти успокоенье?
Как побитая собака,
в спальню он бредёт, вздыхая,
где в оскале вурдалака
распросталась баба Рая.
А на лоб её, блестящий
от ночного злого пота,
чёрт, патлатый и смердящий,
с грязной мордой идиота,
затащил свою подругу
(в ней - ни робости, ни грусти)
и кричит: «Давай по кругу
мы ея, Петрович, пустим!»
Весь - паскудство, срам и злоба,
он орёт: «Довольно злиться!
Доведут тебя до гроба
виртуальные частицы!»
«Брешешь, пёс! - Петрович, красный
от желанья вражьей смерти,
стонет. - Весь ваш труд - напрасный:
будет здесь каюк вам, черти!
Положу за время ночи
асмодея к асмодею!
Я ж - потомственный рабочий,
даже грамоты имею!»
И, воздев топор разящий
(бесы мигом - врассыпную),
бабы Раин глупый ящик -
буйну голову хмельную -
пополам Петрович рубит,
огурцом срыгнув устало...
Он, по сути, бабку любит;
просто меткости в нем мало...
2
Чу! Звонок! В фураге новой
И в плаще с плеча чужого
пялит зенки участковый
в объектив глазка дверного.
Это ходит он с дозором,
недобритый и нетрезвый.
Чтоб Петрович не был вором
беспокоится болезный…
Он проходит тихо в двери,
портя воздух с каждым вздохом;
знает он, что люди-звери
всюду ждут его с подвохом:
каждый хочет расквитаться
за служебные ошибки -
на нунчаках с ним подраться,
надавать по морде шибко
иль как минимум заехать
по спине ему лопатой,
чтоб он стал предметом смеха
и ходил везде горбатый.
Но Петрович приглашает,
как всегда, его к буфету -
полстакана наливает
и бурчит: «Закуски нету»...
После, к выходу шагая,
участковый без охоты
замечает: «Баба Рая
распахнула мозг свой что-то...
Ладно. Ваш бедлам семейный
мне пока без интереса:
коли нет заявы ейной,
то живи пока без стресса.
Лишь бы шум не подымали,
не стреляли тараканов -
мне во вверенном квартале
не потребно фулиганов!»
И уходит в ночь, смешную,
словно личико у смерти;
одесную и ошую
скачут черти,
черти,
черти...
3
А Петрович слышит - в горле
ком урчащий шевелится:
«По всему, нутро распёрли
виртуальные частицы», -
так он думает. Короче
этих мыслей не бывает;
промеж них, заплющив очи,
он на лоджию шагает.
И, склонясь через перила,
мечет он на ветер склизкий
всё, что съедено им было:
огурцы… кусок редиски...
А рогатые повсюду,
кувыркаясь, крутят дули.
«Мы с тобой, - визжат, - покуда
ты живой ещё, дедуля!»
Теребя его штанину,
супостат один вещает:
«Ты нюхни, браток, бензину:
сблюнешь душу - полегчает!»
И Петрович видит: точно -
от поганцев не отбиться.
И «Московской», как нарочно,
не осталось, чтоб забыться.
И топор пропал куда-то.
А кругом - рога и рыла...
И Петрович, виновато
плача, лезет за перила -
и летит в незрячий космос,
улыбаясь криволико.
И его прощальный голос
возвышается до крика:
«Люди-люди, не бродите
в дебрях, гиблых и пропащих!
Люди-люди, не будите
вы зверей, друг в друге спящих!»
На пути его падучем -
хмель сочащие светила.
Мимо - бог плывёт на туче,
щеря лик зеленорыло...
И ему в тумане светит
дно родимого квартала,
где кричат чужие дети:
«С неба звёздочка упала!» |
0
