Близь храма бешеных богинь –
войны, расправы, страсти –
стоял рыбак, меняя снасти,
спиной к обрыву. Дальше синь.
Мужик матился, клял безбожно
и день, и ветер, сплюнул раз.
– Ушла ведь стерлядь! Невозможно
ловить тебя теперь на глаз!..
На храм он глянул мимоходом,
а двери настежь, звон внутри.
Зашёл и будто гегемоном
вдруг стал: хоть лейся, хоть гори.
По телу золота бляшины,
а сверху сбруя вся внахлёст.
По праву руку бес в овчине,
под левой – Млечный, аки хвост.
Стоял дурак и выл сладчайше,
потом смеялся дурно, пел.
Под купол – перевёрнутую чашу –
был поднят теми, что без тел.
А там порог и невесомость.
и холод острый, как копьё.
Висит безумец, беден-холост,
легко съедаемый житьём.
Висит и думает, что страшен
зело, насколько вправе Меф…
«Давно пора дозорных с башен
убрать, к чему весь этот блеф?
Нет мира, годного охраны,
и вовсе мира нет – муляж.
Рога надвинули бараны,
в глазах овец кровавый раж.
Руби, меси, убий жестоко!
Ничтожно всё, что не моё!» –
на вопль сорвался ломкий
рыбак, запахнутый огнём.
_ _
Близь храма бешеных богинь –
войны, расправы, страсти –
стоял рыбак, меняя снасти,
шептал: «Да-да, сгинь, сгинь…» |