Я лежал под плитой трое суток в бетонном завале,
Я как в воду глядел, по воде расходились круги,
И мне снилось, что я убивал, и меня убивали,
Только больше не мог разобрать, где свои, где враги.

Но гробницу открыл, из кургана прошёл через дромос,
И узнал, что поэтом в миру меня люди зовут.
Я отныне из города с именем славным Артёмовск,
Пусть другие вам скажут, что БАхмут, а третьи – БахмУт.

Из сплошного огня и несущейся в воздухе стали
Как я выбрался прочь – до сих пор даже в толк не возьму.
Но меня подлатали и денег похоже, что дали.
Я поехал на юг, и тогда оказался в Крыму.

Здесь все наши, и я был уверен, что время излечит,
Проходя в камуфляже как чистый оторванный лист.
Только раз за спиной проползала столичная нечисть
И шипела змеёй что-то вроде: «Вот, сука, рашист!»

Светлый номер в отеле с огромной двуспальной кроватью
Заставлял меня думать о том, почему я один.
Так я стал привыкать постепенно к цивильному платью
И к тому, что я в принципе тут сам себе господин.

Я забыл, для чего мы стреляли и прятались в глине,
И гадал, почему угодил под ебучий завал,
Но в стоящей машине врубили «Червону калину»,
И я тут же припомнил, зачем и за что воевал.

Тот свидомый мудак завизжал неожиданно тонко,
Только, дверцу открыв, я слегка его левой достал.
Но вцепилась в меня проходившая мимо девчонка,
И на вопли её к нам сбегался окрестный квартал.

Твои руки зажав, я спросил тебя, что ты за чудо –
Если мрази придут, мы лишимся и этой страны.
Я их видел в лицо, я недавно вернулся оттуда.
Но ответом был крик: «Ты убийца! Я против войны!»

Ты меня оттолкнула, влепила мне пару затрещин,
Не заметив толпы, окружившей немедленно нас.
Я, опешил, увидев, как молнии яростно блещут
В глубине твоих ясных, волшебно распахнутых глаз.

Наши встретились взгляды и, видимо, в этом причина
И того, что я, тут же оставив аутодафе,
Предложил тебе всё объяснить, угостив капучино,
И того, что мы вдруг оказались в прибрежном кафе.

Ветер с кофе игриво сдувал ароматную пенку,
Подгонял колесницу вальяжного южного дня.
Я смотрел на твои обожжённые солнцем коленки,
Бормоча о ребятах, прикрывших на фронте меня.

Ты в ответ вспоминала Ирпень, Мариуполь и Бучу,
Попрекая меня президентом, что всех нас сольёт,
А над морем ходили военные тёмные тучи,
И Летучий Голландец лупил беспилотники влёт.

Я сказал, о чём думал в свои одинокие ночи –
Тяжела наша карма, предложенный выбор суров.
Но могу утверждать – те, кого мы в Артёмовске мочим,
Всё же несколько хуже держащих здесь масть мусоров.

Миром правят козлы, и пути в этом мире печальны.
Мы друг друга не видим за перечнем мемов и дат,
И по-своему правы и топчущий зону Навальный*,
И в дорожной пыли умирающий юный солдат.

Окружившую мерзость стараясь не чувствовать кожей,
Поздно спорить о том, кто там ватник, а кто - либерал.
В наступившем аду мы должны сохранить то, что можем,
Чтобы кто-то другой всё обратно однажды собрал.

Я пытался напеть Башлачёва, болтал об «Улиссе» -
Просто клином на нынешней бойне не сходится свет.
Ты внезапно сказала: «Зови меня просто Актрисой»,
И тогда я признался, что в общем-то просто поэт.

Оказалось, твой мир вообще непонятно устроен,
И карьера зависла практически на волоске.
Ты, конечно, за мир. Но, естественно, любишь героев,
И на пляже научишь меня рисовать на песке.

За соседним столом, багровея упитанной шеей,
Пожилой обыватель вещал как заправский злодей –
Для победы, мол, надо сперва либералов в траншею,
А прицепом – поэтов, артистов и прочих блядей.

И когда я, пытаясь убить подступившую скуку,
Заказал нам вина и ругал наш фашистский режим,
Мы пошли покурить, ты меня ухватила за руку,
Заглянула в глаза и сказала: «Давай убежим!»

Целоваться мы начали, кажется, в центре курорта.
Целовались в такси, что стремительно мчало ко мне,
И ещё в коридоре срывали футболки и шорты -
Так хотели скорее на время забыть о войне.

Наши руки и ноги сплелись, как велела природа,
Наши губы искали единственно верный ответ,
И над нашей постелью как солнце сияла свобода,
Потому что я в спешке не выключил в комнате свет.

Твои пальцы впивались в мои напряжённые бёдра,
Тетивой выгибался на ложе девический стан,
И стрела отправлялась в полёт так упруго и бодро,
Что вселенная падала в сладкий и нежный дурман.

Есть моменты, когда больше нет никаких расстояний,
Растворяется мир, очертания тают вдали,
И общаются души в прерывистом ритме дыханий,
Как общались на небе задолго до этой земли.

Здесь и ночью бывает порой удивительно жарко,
И бросались мы в море, и плыл я из мрака к тебе,
Так похожей на сон и на томные сказки Ремарка,
И готовой остаться в постели моей и в судьбе.

Где-то рядом текли по долинам кровавые реки,
Где-то рядом огонь и железо кромсали тела.
Мы шептали друг другу о том, что пребудем вовеки,
И безносая нас в этот миг разлучить не могла.

А затем напоказ марширующим в разных колоннах
После ночи вдвоём улыбались грядущему дню,
Демонстрируя смерти прекрасную гордость влюблённых,
Истребляя в себе отвратительный страх на корню.

Отпуск шёл, и я вспомнил о том, как арта накрывает.
Эту сволочь теперь кроме нас не задержит никто.
Но я знал, что вернусь, потому что меня охраняет
Твой восторженный взгляд сквозь простреленных стен решето.

Мельтешила в глазах разноцветная крымская смальта,
И я видел, за что на бандеру пойду напролом.
И взбегала по склонам наверх лучезарная Ялта,
И парил Севастополь над бухтами белым орлом.

Мы читали Ахматову в синей тени кипариса,
А затем, откупорив бутылку сухого вина,
На песке написали: «Здесь были Поэт и Актриса»,
И смеялись над тем, что всё смыла морская волна.

Новый «порше кайен» подкатил как-то утром к отелю,
И оттуда явился нежданчиком звёздный сосед.
На концерте он пел, как недавно показывал телик,
В белоснежной футболке с гламурной символикой «зет».

С твоих слов, он недолго играл в андеграундной жести,
Вскоре был переделан и сразу взлетел в небеса.
Я, скривившись, тебя уверял, что когда-нибудь вместе
Мы придумаем песню получше, чем эта попса.

Ты рванула к нему, щебеча, словно райская птичка,
Показалось, он дёрнул тебя за незримую нить.
Как я раньше был слеп, не заметив нелепой привычки
Красоваться, жеманничать и пошловато шутить!

Он сказал, что тебя приглашает сниматься в ситкоме
Завсегдатай недавний теперь запрещённых европ.
Он тебя обнимал безобидно как старый знакомый,
Но смотрел на меня, как смотрел бы двухсотый укроп.

Вы пошли с ним гулять, я прождал целый вечер напрасно,
Я не спал до утра и не помнил уже ничего.
Ты вернувшись, шутила: «Не бойся, дурашка, всё классно!»
Но твой взгляд изменился, и я не забуду его.

Жаль, в бетонном завале плита мне не стала могилой.
Я услышал: «Ну что ты! Приедешь ко мне потусить»,
А внутри всё звучало твоё: «Я люблю тебя, милый!»,
И я понял, что большего, видно, не нужно просить.

Оказалась ты вдруг исключительно ловкой и гибкой,
Уверяя меня в том, что всё непременно пойму.
«Приходи проводить», - предложила с печальной улыбкой.
Я сказал: «Извини! Мне, пожалуй, пора на войну».

Сладкий крымский портвейн запивал я полынной настойкой
И наутро делил с проституткой похмельный отстой.
Так всегда в этой жизни кончается пьянкой и койкой
То, что было недавно заветной хрустальной мечтой.

У тебя впереди вечеринки, тусня, фестивали,
А меня ждут обстрелы, дожди и окопная грязь,
И не хочется видеть совсем, как в туманные дали
С этим пидором в «порше кайен» ты уедешь, смеясь.

Нашим душам, увы, высоты не хватило полёта,
А тела позабудут, как было им сладко вдвоём.
Уходящее лето останется в нескольких фото.
Уходящей любви будет холодно в сердце моём.

Говорят мне: дурак – вот буквально кого ни спроси я.
Мы не пара с тобой, но кричу тебе снова: прости,
Ты глядишь на меня, как презрительно смотрит Россия
На немногих парней, что хотят её, дуру, спасти!

2023

* - власти РФ включили Алексея Навального в перечень организаций и физлиц, причастных к терроризму и экстремистской деятельности.