Опять полнолуние… Боже!
Не мучай… не мучай меня!
Становится строже и строже
Пилат мой, безбрежность кляня.

Он, щурясь, глядит на дорогу,
Сутулясь под славы крестом.
Уйди, Маргарита! Не трогай!
Оставь эту боль на потом.

Я болен… я болен Пилатом.
Его бесконечные сны…
И снова тот город проклятый,
И строгость безликой луны.

Зачем ты пришла, Маргарита?
Я тень, я – вчера… меня нет.
А лунное блюдце разбито,
И красным пылает рассвет.

Ну что же ты делаешь, память?
С Пилатом случилась беда!
Но это уже не поправить,
И это уже навсегда.

Просил он всего лишь свободы.
Ну что, прокуратор, не рад?
Проходят мгновенья и годы…
Сгорел
Мой бумажный
Пилат.

Всего только пять…

А деревья опять подросли…
И берёз уже пять, а не шесть…
Сколько видели боли, любви?!
Вот скамейка моя… Можно сесть.

Можно снова ногами болтать,
Можно вновь говорить ни о чём.
Ах, какая же здесь благодать!
И мальчишки играют мячом.

Видишь, мама, пришёл я опять
К постаревшим берёзкам твоим.
Но не шесть их уже… только пять.
О тебе с ними мы помолчим.

Не могу… закурю… ты прости,
Что я так и не бросил курить.
Грязь в душе мне скрести и скрести…
Да о чём тут вообще говорить?

Вспоминать и молиться… И тишь!
Видишь, внучек, какая краса?
Жаль, по-русски ты не говоришь…
Душно… Видно, подходит гроза.

– Да идёт уже деда! Эх, брат…
Сколько не был я здесь? Восемь лет!
Я немецкий встречаю закат,
Провожаю немецкий рассвет.

Не увидишь ты дедовых слёз,
Но поймёшь, может, завтра… как знать…
И в душе – сколько было берёз!
А сегодня – всего только пять…

Напишите письмо!

Напишите письмо… Посидите под лампою старою.
Абажур побледнел – но зелёным остался навек.
Напишите письмо! Хоть страничку – рукою усталою…
Разучился писать в наш компьютерный век человек.

Напишите неспешно чернилами и с выражением.
Где сорвалось перо, а где строчка, как речка, легла.
Пусть не будет мерцать монитор весь в гламурном движении.
И за окнами вновь тишина и полночная мгла.

Не беда, что поведать Вам, в общем-то, не о чем.
«СМСы» летят, словно стрелки бездушных часов.
Напишите о нас, о воде, о какой-нибудь мелочи –
Пусть немного, – пьянея от запаха слов.

Я люблю лёгких строк витьевато-игривую очередь...
Словно кружево синим туманом на душу легло.
Мне не нужен «е-мэйл», хоть быстрее и проще он, может быть.
Напишите письмо и пришлите с ним Ваше тепло!

Время

Время ставит мгновению сети,
Наших взглядов секутся плети.
И смеётся над нами Время
И играет с нами со всеми.

Вспышкой – слово… ударом – встреча.
Лечит Время? Оно калечит!
Время скажет потом жестоко –
Что, забыли? Что, одиноко?

«Ничего-то вы не вернёте…» –
Издевается наше Время.
И с улыбкой зверской несётся,
Крепко вставив ботинок в стремя.

Нам же – боль ударов и вспышек,
Нам же – слёзы случайной встречи.
Снова спорим, себя не слыша…
Кто сказал вам, что Время лечит?!

И букетами слов... (друзьям)

И букетами слов, и теплом своих рук,
Чтоб потом не жалеть, оглядевшись вокруг,
Чтоб потом не искать безнадёжно потерь –
Я накрою на стол. Я открою вам дверь.
Заходите, друзья! Наливайте вина…
…Только ветер шумит, и в ответ ти-ши-на…

Разлетелись, как птицы. Лишь лица во сне.
Кто-то в дверь постучал? Нет… Послышалось мне.
Реже стали звонки. Ближе стала беда.
Нашей юности дни превратились в года.
Только знаю – услышав заветную трель,
Я накрою на стол… и открою вам дверь.

На улице мокро

На улице мокро, на улице сыро,
Накрыло дождями, наверно, полмира,
Накрыло ветрами, от холода стыло,
И солнце забыло, наверно, полмира.

И в этих «полмира» живём мы полвека,
Уже полурыбы-получеловеки:
Полжизни в работе, полденег в придачу,
Полфильма под вечер, пол-литра в заначку.

И полубандиты – все полугерои –
Научат нас небо любить голубое,
Научат нас правде, точнее, понятьям,
И правда откроет нам полуобъятья…

Мне много не надо. Мне надо так мало:
Чтоб солнышко вышло, теплее чтоб стало,
Чтоб жабры отпали, чтоб души прогрелись,
Чтоб песни не спьяну – от радости пелись!

И так хорошо без зловещего «полу»,
Без этих упрёков, без всяких уколов –
В любви и заботах, и чтобы фартило!..
На улице мокро… на улице сыро…

Папа, ты лучший!

Белый лист с пожелтевшим краем:
На листочке – солнце и тучи.
Снизу дочка, когда-то играя,
Написала: «Папа, ты лучший!»

Время мчит – за вечером утро.
Забывать и терпеть нас учит.
Но замрёт на мгновение мудро
И прошепчет: «Папа, ты лучший!»

Домик кривенький, чёрной ручкой,
И фломастер уже истёрся,
Но смотрю я и – «Папа, ты лучший!» –
Снова слышится детский голос…

Исчезают из жизни строчки,
Матереют, черствеют души.
Только память рукою дочки
Пишет в сердце: «Папа, ты лучший!»

Белым…

Переулками бродят лошади,
А над крышами – белым – голуби!
Мне пройтись бы от рынка до площади
По нехоженой снега голуби…

По неезженой белой замети
В тот морозный, звеняще-вычурный,
Белый будущий день душа летит,
Словно фирменный поезд литерный.

Мне бы вспомнить всех тех, кто на небе,
Мне бы встретить всех тех, кто всё ещё…
Через зеркало ночи – тени бег,
Да огня языки – от пожарища.

Это в пепел – мечты и замыслы,
Это души – темнее проруби…
Только снегом нас снова занесло...
А над крышами – белым – голуби…

Это в пепел – мечты и замыслы,
Это души – темнее проруби…
Только снегом нас снова занесло...
А над крышами – белым – голуби…

Молитва (Кадиш)

Всё я, Боже, получил сполна,
Где, в которой расписаться ведомости?
Об одном прошу, спаси от ненависти,
Мне не причитается она. (Александр Галич, «Кадиш»)

Как же грозно глушит тишина,
Душу покрывая снежным инеем.
Я тебя зову… Зову по имени:
Дай мне жизнь свою испить до дна!

Ах, как страшно будет уходить,
Даже если после свет расстелется.
Заметёт мои следы метелица,
Дай Бог сил себя не хоронить!

Если же на этот раз, Отец,
Мне плацкарта до платформы Вечности,
Об одном прошу – спаси от ненависти.
Замени любовью, наконец!

А Вы пробовали?

А Вы пробовали на вкус ветер?
Так, чтобы с разбегу и полной грудью,
На миг, в отрыве, ударив небо ладонью сердца?

А Вы пробовали на ощупь радугу?
Догнав мустанга цветную гриву,
И дотянувшись, собрать все вместе веселья струны?

А Вы пробовали согреть пламя?
Прильнув всем телом к замёрзшим струям,
Отдав им кроху своей свободы, огнём до неба?

А Вы пробовали на вкус ветер?
А Вы пробовали на ощупь радугу?
А Вы пробовали согреть пламя? –
Нет?
Как же Вы жили?!

Тетрадочка

Перевёрнуты, запорошены
Все страницы тетради старенькой.
Перекошено, перекрошено,
Только плачь теперь, или радость пой!

Или заметью, или заводью,
Или просто по следу-ниточке,
По словам иду – словно воду пью,
Из тетради той, душепыточной…

Тут и ветра вой, тут и сердца стук,
И весенние дни, давнишние…
И летят листы, как года, из рук,
Что-то умерло… что-то лишнее,

Что-то тронуло, что-то замерло,
Что-то вдруг разозлило порядочно…
Годы начерно, строчки набело…
Вот такая вот, брат, тетрадочка...

Наш язык

На платформе заснеженной разливается лаем
Не немецкий, не вражеский, не акцент полицая –
Русский! Наш, только наш ли он? Ну-ка, встали все быстро –
От солдата и пахаря до последних министров!

Русский наш... вот всего-то и осталось, что «наше»…
Мат на мате заряженный, как патрон в патронташе!
И стреляют – «по матери»… Пушкин? Блок? А в нагрузку
Замначлага нас учит понимать этот русский.

И пойди, да по умничай, мол, не понял, мол, неучи! –
Палкой рёбра поправят так, что лекарь не вылечит!
Русский… Праведно вычурный, сочно-грязно изматовый,
Сколько лет государственным был во тьме казематовой.

И столетия выдержав, ты – культурой простуженный –
Наше сердце словами сжал, словно ряженый-суженый.
Вот такими мы выросли. И такими останемся.
-------------------------------------------------------------------------
…И несётся «по матери», над заснеженной станцией…