Вздор рифмы, вздор стихи! Нелепости оне!..
К. К. Случевский
Сайт высокой поэзии
Регистрация | Вход “Le voyage” Бодлера и “Плавание” Цветаевой - Форум поэтов  
  • Главная
  • Авторы
  • Блог
  • Форум
  • Видео
  • Аудио
  • Фото и арт
  • О сайте
  • Ссылки
  • [ Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS]
    • Страница 1 из 1
    • 1
    Форум поэтов » Литературный раздел » Шедевры мировой поэзии » “Le voyage” Бодлера и “Плавание” Цветаевой (сравнительный анализ)
    “Le voyage” Бодлера и “Плавание” Цветаевой
    Ecce_ChaosДата: Вторник, 30.03.2010, 01:11 | Сообщение # 1
    Супермодератор
    Сообщений: 470
    Награды: 6
    Замечания: 0%
    Статус: Offline
    Плаванье Бодлера в переводе М. Цветаевой

    Нашла интересную статью:

    Вестник СПбГУ, Сер.2, 2000, вып.4 ( № 26 )

    Косматова Е.Э.

    “Le voyage” Бодлера и “Плавание” Цветаевой: сравнительный анализ

    Настоящая статья посвящена обстоятельствам и причинам возникновения поэмы Шарля Бодлера "Le voyage" и ее перевода "Плавание", созданного Мариной Цветаевой.

    Автором проведен сравнительный анализ двух поэм, позволяющий сделать вывод, что "Плавание" представляет собой явление, несравненно более сложное, чем квалифицированный перевод, учитывающий разницу культурных реалий. Здесь можно говорить о взаимодействии двух великих поэтов. По мнению автора, Марина Цветаева как бы вновь создала "Le voyage", но уже не в сравнительно спокойном XIX в., а в один из самых страшных периодов бурного XX. Стилевые различия двух поэм очевидны, о чем уже указывалось в известной книге В.Левика “Искусство перевода” . Но оригинал и перевод отличаются не только стилем, что убедительно доказывается в работе Т.В.Соколовой, где, в частности, говорится: “Плавание” - это одновременно и Бодлер, и Цветаева”, эта поэма является не просто переводом, а “фактом русской культуры” . Однако автор данной статьи не может согласиться с положением: “...вторжение личных реминисценций переводчика в ткань поэмы - остается в пределах частностей и не касается общего, принципиального смысла поэмы” . Преобразование Мариной Цветаевой текста “Le voyage” затрагивает общий смысл поэмы, но для обоснования такой точки зрения недостаточно рассмотрения только самих произведений. Необходимо коснуться вопросов о принципиальном различии мировоззрений Шарля Бодлера и Марины Цветаевой и о трагическом сходстве обстоятельств создания рассматриваемых шедевров. При работе над данной статьей были использованы тексты только Бодлера и Цветаевой. Автором сознательно не принимались во внимание многочисленные воспоминания и биографические работы. Для исследования представлял интерес диалог самих поэтов. По этой причине не были рассмотрены некоторые моменты, для которых в первоисточниках не было достаточно материала, в частности различие названий поэм и некоторые другие вопросы.
    Поэма "Le voyage" написана Бодлером в зрелом возрасте: в 1859 г. ему исполнилось 38 лет. Это возраст зрелости даже и для обычного человека, а для Бодлера с его необычайно интенсивной внутренней жизнью - это возраст подведения жизненных итогов. К 1859 г. поэт утратил многие юношеские иллюзии и ощущал порой тревогу даже за свою "восхитительную поэтическую способность", состав-ляющую для него основу существования. Но созданием поэмы "Le voyage", Бод-лер продемонстрировал, что в нем не"истрепывается, хиреет и утрачивается по-этическая способность", а происходит ее качественное преобразование, он в этом своего рода "итоговом путешествии" человеческого рода подводит итоги этапа развития собственного поэтического дара. Поэма "Le voyage" является своего рода философским обобщением некоторых идей Бодлера, которые он с разных, подчас противоположных сторон рассматри-вал на протяжении всего своего творчества. Эти идеи таковы, что заслуживают - и требуют - неоднократного к себе возвращения, так как относятся к самым основам жизни общества, человека вообще и не имеют однозначного воплощения. Бодлер, создав свою поэтическую симфонию -книгу “Цветы Зла”, естественным образом возвращается к ее темам, осмысливая их иначе, то в более конкретном виде - в "Фейерверках", в "Моем обнаженном сердце", то в виде философ-ского обобщения - в поэме "Le voyage". По его дневниковым записям разбросано множество замыслов, он постоянно возвращается к идее романа, “большого полотна”. Он перерабатывает свои старые вещи, переводит Эдгара По, пишет о творчестве Других (Сартр), но это совсем не свидетельствует о периоде упадка. Бодлер вступил в период внутреннего ученичества, подобно тому, как Огюст Ренуар, в зените своей славы путешествуя по западноевропейским музеям, говорил о своем неумении писать картины. Для Бодлера наступило время обогащения влиянием Других. К тому же наступило время и возможность ответить на вызов эпохи наступающего Прогресса. Известно, что поводом к написанию поэмы было прославляющее Прогресс произведение друга Бодлера Максима дю Кана. Это не было случайным поводом. Как всякий великий поэт, Бодлер слышал то, что Александр Блок назвал “музыкой революции”, то есть ощущал, что настает эпоха трагически несовместимая с прежними культурными ценностями, что предстоят огромные перемены именно в мировоззрении. Но никакие новые замыслы не были им воплощены, так как его образ жизни, где все было чрезмерно, совершенно расстроил его физическое здоровье. Таким образом, итоговое произведение молодости его поэтического дара явилось, в силу физических причин, итоговым произведением его жизни. В сущности, "Le voyage" и явилась той "большой вещью", о которой он мечтал. Поэма невелика лишь по объему.
    Марина Цветаева переводила "Le voyage" в очень тяжелый период ее жизни, оказавшийся последним. "Плавание" является самым значительным ее произведени-ем, созданным за этот период. Поденную работу по переводу с подстрочников, с "огромных глыб неисповедимых подстрочников", пусть исполненную с привычным - и привычно непонятым - блеском, можно не считать. Т.е. "Плавание" явилось ее последним значительным созданием, так же как для Бодлера поэма "Le voyage" стала эпилогом к его единственной книге стихов. Марина Цветаева переводила поэму Бодлера зимой и осенью 1941 года. К середине 1930-х годов М.Цветаева вступает в период своей творческой зрелости, как и Бодлер к середине 1850-х годов. На этом этапе художник завершает создание своего мира, мира своих образов, владеет техникой мастерства так же естественно, как дышит, и начинает новый, логически вытекающий из предыдущего, этап своего развития. Часто сущность этого нового этапа и условия, в которых худож-ник вынужден жить, оказываются несовместными. В этом случае, если художник не обладает - дополнительно к своему Дару - еще и экстраординарной жиз-ненной ловкостью, ему приходится выбирать между жизнью и творчеством. Очевидно, что предвоенная Советская Россия была для самобытного поэта местом самым неподходящим. Итоговое произведение Бодлера послужило поводом для создания Мариной Цветаевой ее последней поэмы, творческим пересозданием бодлеровского оригинала.
    Как будет показано ниже, перевод отличается от подлинника расстановкой смысловых акцентов, а местами и по смыслу, и прежде всего эмоциональным строем цветаевского языка, щедро использующего авторские тире и игру смысловых оттенков слова, далеко не всегда совпадающую с французским оригиналом. Марина Цветаева меняет смысл отдельных строф, вводит, усиливает или убирает смысловые акценты, переводит в отдельных случаях не строки оригинала, а реалии, которые в них упоминаются, добавляет ассоциации, которых нет - и не могло быть - в оригинале . Возможно, рассматривать "Плавание" как переложение "Le voyage" мешает то обстоятельство, что часть строф передана удивительно точно - в полном соответствии со смыслом и духом оригинала. В частности, таким образом переведен конец поэмы . Но рассмотрим доказательство по аналогии. Если в результате аранжировки музыкального произведения звучание нового совпадает с исходным только в избранных местах, а в остальных изменены длительности, акценты, добавлены новые темы, то следует говорить о создании нового произведения. Проанализируем наиболее яркие моменты. 1-я же строка "Плавания" - чисто цветаевская, это именно М.Цветаева порой превращает непереходные глаголы в переходные с целью сообщения им дополнительного оттенка смысла. Так, она часто при переписке пользовалась принадлежащим ей выражением "работаю стихи", подчеркивая тем самым необходимость владения Ремеслом стиха (выражение, которое она заимствует у любимого ею поэта Каролины Павловой). Словоупотребление "глядящего эстампы", не будучи вполне грамматически верным, является очень авторским по своему характеру. Превращение глагола глядеть в глагол, требующий прямого дополнения, придает ему дополнительный оттенок смысла, усиливая напряженность, интенсивность действия, описываемого глаголом:

    "Pour l'enfant, amoureux de cartes et d'estampes,"
    L'univers est son vaste appétit.
    Ah! que le monde est grand à la clarte des lampes!
    Aux yeux du souvenir que le monde est petit!"

    "Для отрока, в ночи глядящего эстампы,
    За каждым валом - даль, за каждой далью - вал.
    Как этот мир велик в лучах настольной лампы!
    Ах, в памяти очах - как бесконечно мал!"

    Во 2-й строфе М.Цветаева создает более конкретно-насыщенный образ, чем в оригинале: ненастный день отплытия, скрежещут поднимаемые якоря, путешественники всходят на корабль. Абстрактное - и очень свойственное Бодлеру - сопоставление внутренней бесконечности с видимой конечностью обретает в цветаевском переводе конкретно-зримое воплощение, ибо когда человек всходит на корабль, то взор его обращается к конечно замыкающей пространство линии горизонта. Слово нечеловечьей, угловатое, неправильное, но емкое, имеет сильную эмоциональную окраску и простонародное звучание в отличие от ярких, но более классически правильных образов оригинала:

    "Un matin nous partons, le cerveau plein de flamme,
    Le coeur gros de rancune et de désirs amers,
    Et nous allons, suivant le rythme de la lame,
    Berçant notre infini sur le fini des mers:"

    "В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,
    Не вынеся тягот, под скрежет якорей,
    Мы всходим на корабль, и происходит встреча
    Безмерности мечты с предельностью морей."

    Начиная с 3-й строфы первая часть "Плавания" становится более динамичной по характеру, чем "Le voyage". Цветаевские путешественники стремительно несутся вперед, подталкиваемые ее непрестанными тире, повторяющимися глаголами движения, эллиптическими предложениями и добавочными восклицательными знаками:

    "Les uns, joyeux de fuir une patrie infâme;
    D'autres, l'horreur de leurs berceaux, et quelques-uns,
    Astrologues noyés dans les yeux d'une femme,
    La Circé tyrannique aux dangereux parfums.

    Pour n'être pas changé en bêtes, ils s'enivrent
    D'espace et de lumière et de cieux embrasés;
    La glace qui les mord, les soleils qui les cuivrent
    Effacent lentement la marque des baisers."

    "Что нас толкает в путь? Тех - ненависть к отчизне,
    Тех - скука очага, еще иных - в тени
    Цирцеиных ресниц оставивших полжизни -
    Надежда отстоять оставшиеся дни.

    В Цирцеиных садах дабы не стать скотами,
    Плывут, плывут, плывут в оцепененье чувств,
    Пока ожоги льдов и солнц отвесных пламя
    Не вытравят следов волшебницыных уст."

    М.Цветаева придает переводу динамизм, повторяя три раза подряд глагол плывут, заменяя таким образом непосредственным, стремительным движением бодлеров-ское почти что медитативное состояние. Развертывание пространства ("ils s'enivrent d'espace et de lumiиre et de cieux embrasйs") превращается в движение в пространстве. Глагол ils s'enivrent, выражающий у Бодлера внутреннюю динамику состояния, переходит в цветаевском переводе в существительное оцепененье, описывающее состояние, резко контрастирующее со стремительностью движения и тем самым его подчеркивающее:

    "Mais les vrais voyageurs sont ceux-là seuls qui partent
    Pour partir; coeurs légers, semblables aux ballons,
    De leur fatalité jamais ils ne s'écartent,
    Et, sans savoir pourquoi, disent toujours: Allons!

    Ceux-là dont les désirs ont la forme des nues,
    Et qui rêvent, ainsi qu'un conscrit le canon,
    De vastes voluptés, changeantes, inconnues,
    Et dont l'esprit humain n'a jamais su le nom!"

    "Но истые пловцы --- те, кто плывут без цели:
    Плывущие, чтоб плыть! Глотатели широт,
    Что каждую зарю справляют новоселье
    И даже в смертный час еще твердят: - вперед!

    На облако взгляни: вот облик их желаний!
    Как отроку - любовь, как рекруту - картечь, -
    Так край желанен им, которому названья
    Доселе не нашла еще людская речь."

    Звуковой строй слова истые содержит в качестве обертона ассоциацию с отличным от него по смыслу, но своеобразно усиливающем его звучание прилагательным неистовые, тогда как французский эпитет vrais не имеет этого оттенка. Дан-ная ассоциация далеко не случайна, ибо в переводе эта ключевая строфа поэмы приобретает более страстный характер. Цветаевские пловцы, "глотатели широт" (у какого другого поэта можно встретить такой образ!), "плывущие --- чтобы плыть!", несмотря на то, что плывут они "без цели", вызывают у нас ощущение какой-то непонятной радостной одержимости ("что каждую зарю справляют новоселье"). У Бодлера они производят впечатление скорее тех, кто не раздумывая принимает свою судьбу, свой рок. Но стремительный разбег цветаевского движения в этих строфах сменяет резкий перепад ритма, возникающий за счет повелительного наклонения и указательного местоимения вот ("на облако взгляни: вот облик их желаний!") и пауз-тире в двух сравнениях, одно из которых отсутствует в оригинале. Благодаря сочетанию повелительного призыва "Вперед!" с повелительным наклонением начала следующей строфы, даже цветаевские облака кажутся нам стремительно летящими, тогда как у Бодлера они представляются не летящими по небу, а непрерывно меняющими свою форму, как и край неги, о котором грезят "les vrais voyageurs". Бешеная гонка цветаевских пловцов завершается, когда они достигают "края, которому названья доселе не нашла еще людская речь". Последняя строфа I части заканчивается плавным по ритму сложноподчиненным предложением, путешественники прибыли в порт назначения. У Бодлера же последняя строфа - это грезы: изменчивые облака и изменчивые, неведомые, волнующие пределы. Это образ, к которому он обращался неоднократно и который получил одно из самых ярких воплощений в его стихотворении в прозе "Чужестранец". Далее проводится сравнительный анализ "Le voyage" и "Плавания" с точки зрения различия смысла подлинника и перевода. Для сравнения выбраны наиболее характерные строфы. Сравнение 1-й же строфы "Le voyage"и "Плавания" дает яркий пример такого различия. Во 2-й строке у Бодлера образ: “L’univers est égal à son vaste appétit". Это не случайный образ для поэта: в стихотворении "La voix" ("Голос"), более позднем по времени ( оно относится к 1862 и носит автобиографический характер), этот образ встречается снова:

    "...La Terre est un gâteau plein de douceur;
    Je puis (et ton plaisir serait alors sans terme!)
    Te faire un appétit d’une égale grosseur."

    "Мир --- пирог. Развей свой аппетит. Ценой своих усилий
    Познаешь сладость ты всего, что создал бог."

    "Голос", перевод В.Шора

    Это говорит дьявольский, искушающий ребенка голос.

    Таким образом вселенная - "L'univers est йgal а son vaste appйtit"

    - это дьявольское искушение. Стремление познавать - греховно, но желание познавать - неодолимо. (Перед нами изначальная христианская дилемма!) Естественно, что человек, поддавшийся дьяволу, не обретет ни счастья, ни покоя. То есть путешествие обречено изначально. Противопоставление животного и духовного начала в человеке - традиционная тема у Бодлера. М.Цветаевой не свойственно такое противопоставление, так как из этих двух начал она изначально выбрала второе - Психею, душу, не испытывающую искушений. Естественно поэтому, что в ее строфе остается только ощущаемая отроком бесконечность, которая соответствует слову l'univers. Цветаевское "За каждым валом - даль, за каждой далью - вал" создает иллюзию бесконечности в виде бесконечного чередования цепи валов и далей, подобно бесконечному отражению предметов в расположенных друг против друга зеркалах. Цветаевский отрок, "глядящий эстампы", имеет перед собой бесконечность - без всякого напоминания о греховности познания. Восприятие своей родины как "patrie infвme" (постыдная родина) было весьма ха-рактерно для Бодлера . Трудно было бы найти русского писателя (родившегося до революции), который считал бы Россию "постыдной родиной". Возможно, что цветаевская замена вызвана тем, что ненависть ("Что нас толкает в путь? Тех - ненависть к отчизне...") и страх по отношению к России были более естественными для эмигрантской среды, в которой М.Цветаева прожила около 15 лет:

    "Les uns, joyeux de fuir une patrie infâme;
    D’autres, l’horreur de leurs berceaux, et quelques-uns,
    Astrologues noyés dans les yeux d’une femme,
    La Circé tyrannique aux dangereux parfums."

    "Что нас толкает в путь? Тех - ненависть к отчизне,
    Тех - скука очага, еще иных - в тени
    Цирцеиных ресниц оставивших полжизни -
    Надежда отстоять оставшиеся дни"

    3-я строфа завершается традиционным для Бодлера образом роковой женщины, здесь олицетворенной опасной и притягательной Цирцеей: "La Circé tyrannique aux dangereux parfums". Уместно привести более полное раскрытие этого образа, например в стихотворении "Allégorie" ("Аллегория"), которое было создано в 1840-е годы:

    "C’est une femme belle et de riche encolure,
    Qui laisse dans son vin traîner sa chevelure.
    Les griffes de l’amour, les poisons du tripot
    Tout glisse et tout s’émousse au granit de sa peau."

    "То --- образ женщины с осанкой величавой,
    Чья прядь в бокал вина бежит волной курчавой,
    С чьей плоти каменной бесчувственно скользят
    И когти похоти, и всех вертепов яд..."

    "Аллегория", перевод Эллиса

    Из того, что связано с этой роковой женщиной (ее пряная притягательность завораживает и заставляет человека забыть обо всем на свете), М.Цветаева выделяет лишь потерю времени. Вместо образа роковой женщины у М.Цветаевой дан образ волшебницы:"в тени цирцеиных ресниц оставивших полжизни", "в цирцеиных садах дабы не стать скотами...", "не вытравят следов волшебницыных уст". С детской простотой образуя слово "цирцеины" от опасной Цирцеи, создавая "цирцеины сады" (чем-то русскому читателю напоминающие сады Черномора) и "волшебницыны уста", М.Цветаева окончательно убирает эротизм исходного образа. Опасная Ева превращается в загадочную Психею. Здесь уместно привести цитату из письма Марины Цветаевой Борису Пастернаку о том, что ей свойственна "ненасытная, исконная ненависть Психеи к Еве", от которой в ней нет ничего, "от Психеи - всё". Таким образом, Марина Цветаева в своем переводе трансформирует исходный образ третьей строфы подлинника, превращая его в противоположный, согласный с ее мироощущением. Существенная перемена смысла подлинника в 1-й строфе II части поэмы происходит благодаря изменению значения слова, несущего основную смысловую нагрузку.

    "Nous imitons, horreur! la toupie et la boule
    Dans leur valse et leurs bonds; même dans nos sommeils
    La Curiosité nous tourmente et nous roule,
    Comme un Ange cruel qui fouette des soleils."

    "О ужас! Мы шарам катящимся подобны,
    Крутящимся волчкам! И в снах ночной поры,
    Нас Лихорадка бьет, как тот Архангел злобный,
    Невидимым бичом стегающий миры."

    Слово "La Curiositй" (выделенное заглавной буквой Любопытство) заменено на Лихорадку. Бодлеровское греховное Любопытство к "сладости всего, что создал Бог" ("Голос"), настолько сильное, что мучает даже во сне, было чуждо М.Цветаевой, но сон и лихорадочное состояниe для нее взаимосвязанны. Вот характерное для нее признание: "Могу жить только во сне, в простом сне, который снится, вот падаю с сорокового сан-фрациского этажа, вот рассвет и меня преследуют, вот чужой - и - сразу - целую, вот сейчас убьют - и лечу. Я не сказки рассказываю, мне снятся чудные и страшные сны, с любовью и смертью, это моя настоящая жизнь, без случайностей, вся роковая, где все сбывается". То есть в 1-й строфе II части "Плавания" типичный бодлеровский образ оригинала заменен чисто цветаевским. Далее: интересна для сравнения 3-я строфа II части как пример виртуозного умения Марины Цветаевой переводить не только текст, но и реалии:

    "Notre âme est un trois-mats cherchant son Icarie;
    Une voix retentit sur le pont:"Ouvre l'oeil!"
    Une voix de la hune, ardente et folle, crie:
    " Amour...gloire...bonheur!" Enfer! c'est un écueil!"

    "Душа наша --- корабль, идущий в Эльдорадо,
    В блаженную страну ведет - какой пролив?
    Вдруг среди гор, и бездн, и гидр морского ада -
    Крик вахтенного: - Рай! Любовь! Блаженство! - Риф!"

    Здесь М.Цветаева заменяет Икарию - Эльдорадо (содержащимся в следующей строфе). Икария - коммунистическая утопия из социально-философского романа Этьена Кабе "Путешествие в Икарию" (Voyage en Icarie, 1840). Марина Цветаева никогда не разделяла коммунистических идей и никак не могла счесть страну, бывшую их воплощением, где она жила, а к тому времени погибала, местом хоть сколько-нибудь пригодным для счастья, но все же главной причиной, думается, для этой замены была неизвестность романа Кабе в России и СССР. "Плавание" же, судя по всему, должно было, по ее замыслу, читаться на одном дыхании, а малоизвестные культурные реалии могли этому только мешать. Так, она добавля-ет Нерея для рифмы и заменяет почти никому не известного "ce retiaire", древне-римского гладиатора с трезубцем и сетью, простым "врагом" (часть VII, 3-я строфа). Эта замена представляется вполне адекватной, хотя при ней и теряется часть смысла (враг с сетью, опутывающий).

    "..........Il est, hélas! des coureurs sans répit,

    Comme le Juif errant et comme les apôtres,
    A qui rien ne suffit, ni wagon ni vaisseau,
    Pour fuir ce retiaire infame; il en est d'autres
    Qui savent le tuer sans quitter leur berceau."

    "...Есть племя бегунов. Оно --- как Вечный Жид,

    И как апостолы, по всем морям и сушам,
    Проносится. Убить зовущееся днем -
    Ни парус им не скор, ни пар. Иные души
    И в четырех стенах справляются с врагом."

    Рассматривая 3-ю строфу II части, интересно отметить, что цель бодлеровских путешественников ( любовь, славу, счастье ) Марина Цветаева заменяет для сво-их пловцов на рай, любовь, блаженство. Ее идеал не включает славу, вместо счастья - рай, блаженство, т.е. уже почти потусторонняя мечта, очевидно нереализуемая в земной жизни (следует заметить, что появляется принципиально отсутствующая в подлиннике "блаженная страна"), в то время как бодлеровская цель, в принципе, представляется возможной. (Тут можно отметить, что это как раз те радости, которые обычно обещает дьявол склонной к искушениям душе). Марина Цвеаева не случайно опускает славу, которая никогда не казалась ей важной:"...оттого у меня с 1912 г. по 1922 г. не было ни одной книги, хотя в рукописях не менее пяти. Оттого я есмь и буду без имени. (Это, кстати, огорчает меня чисто внешне...)". Бодлер же в общественном признании нуждался, такой вывод напрашивается, если вспомнить о его дерзком выставлении своей кандидатуры во Французскую Академию. При переводе следующей строфы М.Цветаева опускает слово "ivrogne" (пьяница), заменяя его "безвинным лгуном", что на первый взгляд не меняет существенно смысл строфы, но опущенное слово здесь носит символический смысл, оно олицетворяет бодлеровское представление о том, что избавление от мучительных тягот бытия, томительной скуки дает лишь забвение, т. е. опьянение любого рода. Эта идея наиболее полно воплощена в стихотворении Бодлера в прозе "Опьяняйтесь": "Всегда надо быть пьяным. В этом все, единственная задача. Чтобы не чувствовать ужасной тяжести Времени, которая сокрушает ваши печали и пригибает вас к земле, надо опьяняться без устали. Но чем же? Вином, поэзией, добродетелью, чем угодно." (перевод Эллиса) Вероятно, замена пьяницы на безвинного лгуна вызвана желанием М.Цветаевой сделать перевод нейтральнее, чем подлинник, и из-за невозможности адекватно передать множество бодлеровских смыслов ( что требует от переводчика выделения главного, с его точки зрения, смысла) и из-за никогда не покидавшей ее прагматичности: такой перевод легче опубликовать. (Так, в следующей строфе роскошная Капуя, где разложилось войско Ганибалла, превращается в Рай --- с большой буквы, а противопоставленная ей сальная, т.е. дешевая, свечка, просто в огарок: “мигающую свечу". ) Следует добавить, что замена бодлеровского "пьяницы" на "безвинного лгуна, выдумщика Америк" сводит на нет постоянное мучительное ощущение Бодлером неразрешимой двойственности мира и это не случайно. Марина Цветаева была творцом и создавала не только литературные произведения, но и мир вокруг себя. Ей не требовалось опьяняться творчеством, так как вне него она никогда не существовала. То, что старый бродяга обратился в старого пешехода, полностью поглощенного Мечтой (который, однако, "ночует в канаве", что вообще не свойственно пешеходам), снова является результатом подмены личности автора личностью переводчика. Ведь это именно М.Цветаева страстный пешеход (и Мечта с большой буквы - понятие, чрезвычайно для нее характерное). Например, вот выдержка из ее письма с юга Франции (лето 1935 г.): "Самое, для меня, тяжелое: нельзя ходить. Муру нельзя ходить,- значит и мне нельзя. А - какие горы!!...Дразнит - пуще лисицу виноград. Ногой подать!" ( вообще о своей любви к пешеходным прогулкам она писала в письмах почти к каждому адресату ).

    "O le pauvre amoureux des pays chimériques!
    Faut-il le mettre aux fers, le jeter à la mer,
    Ce matelot ivrogne, inventeur d'Amériques
    Dont le mirage rend le gouffre plus amer?

    Tel le vieux vagabond, piétinant dans la boue,
    Rêve, le nez en l'air, de brillants paradis;
    Son oeil ensorcelé découvre une Capoue
    Partout où la chandelle illumine un taudis."

    "О, жалкий сумасброд, всегда кричащий: берег!
    Скормить его зыбям иль в цепи заковать, -
    Безвинного лгуна, выдумщика Америк,
    От вымысла чьего еще серее гладь.

    Так старый пешеход, ночующий в канаве,
    Вперяется в Мечту всей силою зрачка.
    Достаточно ему, чтоб Рай увидеть въяве,
    Мигающей свечи на крыше чердака."

    Далее, 2-я строфа III части:

    "Nous voulons voyager sans vapeur et sans voile!
    Faites, pour égayer l'ennui de nos prisons,
    Passer sur nos esprit, tendus comme une toile,
    Vos souvenirs avec leurs cadres d'horisons,"

    "Умчите нас вперед - без паруса и пара!
    Явите нам (на лне натянутых холстин
    Как некогда рука очам являла чару)
    Видения свои, обрамленные в синь."

    Последняя строфа является выражением все того же желания Бодлера путешествовать в своих ярких мечтах, чтобы избавиться от тоски, сплина. В этой строфе происходит диалог между разными ипостасями поэта, активного, стремящегося "куда-нибудь прочь из этого мира"(название стихотворения в прозе Бодлера), с началом тоскующим, желающим - просто развлечения. В переводе этого нет, там снова --- приглашение в сказку. Далее, в 4-й строфе IV части "Desir" (Желание) обращается все в ту же Мечту. В сущности желание и было для М.Цветаевой мечтой, она всегда мечтала о прошлом, о невозможном, об отсутствующем, подчас почти заболевая от этого :

    " - La jouissance ajoute au désir de la force,
    Desir, vieil arbre à qui le plaisir sert d'engrais,
    Cependant que grossit et durcit ton écorce,
    Tes branches veulent voir le soleil de plus près!"

    "От сладостей земных --- Мечта еще жесточе!
    Мечта, извечный дуб, питаемый землей!
    Чем выше ты растешь, тем ты страстнее хочешь
    Достигнуть до небес с их солнцем и луной."

    Строфы 2-я и 3-я VI части являются еще одним примером необычайного мастерства Марины Цветаевой. Хотя смысл этих строф в переводе совсем не тот, что в оригинале, оба эти смысла чисто бодлеровские:

    "Pour ne pas oublier la chose capitale,
    Nous avons vu partout, et sans l'avoir cherchй,
    Du haut jusques en bas de l'échelle fatale,
    Le spectacle ennuyeux de l'immortel pêché:

    La femme, esclave vile, orgueilleuse et stupide,
    Sans rire s'adorant et s'aimant sans dégoût;
    L'homme, tyran goulu, paillard, dur et cupide,
    Esclave de l'esclave et ruisseau dans l'egout;"

    "Но чтобы не забыть итога наших странствий:
    От пальмовой лозы до ледяного мха,
    Везде - везде - везде - на всем земном пространстве
    Мы видели все ту ж комедию греха:

    Ее, рабу одра, с ребячливостью самки
    Встающую пятой на мыслящие лбы,
    Его, раба рабы: что в хижине, что в замке
    Наследственном - всегда - везде - раба рабы!"

    "Le voyage" дает самую пессимистичную картину союза мужчины и женщины, они оба не вызывают ничего, кроме отвращения. В "Плавании" представлен наиболее широко известный взгляд Бодлера на женщину: "Меня всегда удивляло, как это женщинам дозволено ходить в церковь. О чем им толковать с богом?" (но это лишь одна из граней его подлинного взгляда). Мужчина в "Плавании" вызывает жалость. Нельзя с полной определенностью сказать, чем вызвана подобная замена. Возможно, все той же "ненавистью Психеи к Еве" ( ведь это именно Ева встает "пятой на мыслящие лбы") и отношением Марины Цветаевой к браку, не имевшем ничего общего с изложенным в "Le voyage". Шарль Бодлер одним из первых ощутил, что приближается эпоха совершенно иного мировоззрения, обусловленного Прогрессом, о триумфальном шествии которого так радостно возвещали многие в XIX в. Он предчувствовал гибель той культурной традиции, которая порождала поэтов, подобных ему. Для поэта нет ничего важнее поэзии. Ощущение, что в грядущем нет для нее такого места, которое ей подобает, должно вызывать у поэта предчувствие всеобщей гибели, а значит, и он ощущает необходимость подвести итоги, совершив для этого своего рода итоговое путешествие. Марина Цветаева вновь создала "Le voyage" таким, каким он и должен был бы быть в сороковом году XX в., ведь она была не только свидетелем того переворота, который Бодлер предчувствовал, она, вернее ее творчество, жизнь и гибель, явились его результатом. Эпоха не принимала великого поэта даже в качестве посудомойки, ненужными оказались ее книги, архивы, присущее поэтам стремление иметь свое окружение. Та метафорическая гибель, которая виделась Бодлеру, оборачивалась для нее гибелью совершенно конкретной. Она переложила поэму Бодлера не только на свой родной язык, но и на свою судьбу.

    Взято отсюда: http://whitestone2006.narod.ru/index1.html

     
    Профиль  
    lizaveta403Дата: Четверг, 01.04.2010, 21:40 | Сообщение # 2
    Автор
    Сообщений: 139
    Награды: 2
    Замечания: 0%
    Статус: Offline
    Большое спасибо, Ecce_Chaos, за статью. Очень интересно. На сайте-источнике я бы её в жизни не прочла
    из-за многократно выглядывающего Бодлера и изящного небесного курсива no
     
    Профиль   Страница  
    lizaveta403Дата: Четверг, 01.04.2010, 21:52 | Сообщение # 3
    Автор
    Сообщений: 139
    Награды: 2
    Замечания: 0%
    Статус: Offline
    Какое лицо у французского классика.... Какое лицо!

    Сообщение отредактировал lizaveta403 - Четверг, 01.04.2010, 22:38
     
    Профиль   Страница  
    Ecce_ChaosДата: Суббота, 03.04.2010, 01:52 | Сообщение # 4
    Супермодератор
    Сообщений: 470
    Награды: 6
    Замечания: 0%
    Статус: Offline
    Искала в сети другой перевод для сравнения, нашла только эту статью. Перевод Цветаевой вызывал споры именно в том смысле является ли он собственно переводом или самостоятельным произведением, вариацией на тему. Автор статьи оспаривает вердикт:

    Quote
    “...вторжение личных реминисценций переводчика в ткань поэмы - остается в пределах частностей и не касается общего, принципиального смысла поэмы”

    Некоторые из приведенных доказательств спорности этого утверждения мне лично представляются сомнительными. Например:

    Quote (Ecce_Chaos)
    Вместо образа роковой женщины у М.Цветаевой дан образ волшебницы:"в тени цирцеиных ресниц оставивших полжизни", "в цирцеиных садах дабы не стать скотами...", "не вытравят следов волшебницыных уст". С детской простотой образуя слово "цирцеины" от опасной Цирцеи, создавая "цирцеины сады" (чем-то русскому читателю напоминающие сады Черномора) и "волшебницыны уста", М.Цветаева окончательно убирает эротизм исходного образа. Опасная Ева превращается в загадочную Психею.

    Честно говоря, не вижу никакого превращения Евы в Психею. Во-первых, отсылка к образу Цирцеи говорит сама за себя. Далее. "В тени цирцеиных ресниц" звучит романтично, но строка "в цирцеиных садах дабы не стать скотами..." уже явно указывает на суть "волшебства". Могу предположить, что даже не зная ничего о Цирцее и Одиссее русский читатель вполне может разобраться в происходящем. А вот "волшебницыны уста" - это уже чисто цветаевская ирония, которая слегка смягчает, но не отменяет того факта, что волшебница является и соблазнительницей, и роковой женщиной, в общем - Евой.

    Еще один интересный момент

    Quote
    Вероятно, замена пьяницы на безвинного лгуна вызвана желанием М.Цветаевой сделать перевод нейтральнее, чем подлинник, и из-за невозможности адекватно передать множество бодлеровских смыслов ( что требует от переводчика выделения главного, с его точки зрения, смысла) и из-за никогда не покидавшей ее прагматичности: такой перевод легче опубликовать.

    Однако пьяница никуда не делся, он появляется в следующей строфе про старого пешехода. В России всем известно в каком состоянии пешеходам свойственно ночевать в канаве.
    Можно согласиться с тем, что Цветаева адаптировала текст Бодлера для восприятия российским читателем, но разве это не естественно при переводе лирического стихотворения? В целом, как я могу себе вообразить, оригинал более "скрижальный", с большей степенью отстранения и обобщения, в то время как перевод отличается страстностью и экспрессией. Скорее, узнаваемая цветаевская интонация, особенности поэтического языка Цветаевой смущают и вызывают сомнения в адекватности перевода. Но все-таки пафос и "общий, принципиальный смысл поэмы", как мне кажется, сохраняется.
     
    Профиль  
    YulKoДата: Воскресенье, 04.04.2010, 20:18 | Сообщение # 5
    Автор
    Сообщений: 689
    Награды: 15
    Замечания: 0%
    Статус: Offline
    О, Ecce_Chaos, это просто пир души! Спасибо огромное за эту статью. Очень интересно - оказывается
    Quote (Ecce_Chaos)
    В целом, как я могу себе вообразить, оригинал более "скрижальный", с большей степенью отстранения и обобщения, в то время как перевод отличается страстностью и экспрессией. Скорее, узнаваемая цветаевская интонация, особенности поэтического языка Цветаевой смущают и вызывают сомнения в адекватности перевода. Но все-таки пафос и "общий, принципиальный смысл поэмы", как мне кажется, сохраняется


    многих смущает эта "цветаевская" интонация. smile А знаете, ведь это гениальный перевод! biggrin На самом деле, что могло получится, если за дело перевода гениальных строк берется гений? Конечно, здесь слишком много Цветаевой, но это совсем не так плохо, как кажется: зато мы можем взглянуть на поэму Бодлера глазами Цветаевой! biggrin
     
    Профиль   Страница  
    ImmoralissimusДата: Четверг, 29.04.2010, 15:28 | Сообщение # 6
    Гуру
    Автор
    Сообщений: 262
    Награды: 1
    Замечания: 0%
    Статус: Offline
    Как я понимаю, это научная публикация. Кто Ваш научный руководитель? Мне это интересно, потому что я - тоже переводчик Бодлера (см. в библиотеке Самиздата мой перевод "Цветов Зла"). Для сравнения привожу свой перевод этой поэмы.

    ПЛАВАНЬЕ

    I
    Мальчишке, что влюблён в рисунки и эстампы,
    Мал глобус, ибо взор его не насытим,
    Так этот мир велик в ночном сиянье лампы,
    Как мал, когда его везде мы посетим.

    Однажды утром – мозг пламен огнистых полный,
    А сердце тяжести – злопамятны мечты! –
    Мы отправляемся, под ритм рокотоволный
    Баюкая во сне явь прошлой суеты;

    Одни, покинуть чтоб жестокую отчизну,
    Те – страхи детские, а третьи – счёта звёзд
    В зрачках той, от кого одну ждёшь огорчизну,
    Цирцеи, запах чей, как рук к кресту пригвозд.

    Не превратиться чтоб в скота её, пьянеют
    Пространством, светом и объятием небес,
    Там – стынут на ветру, а там – бронзовенеют,
    И поцелуев их уже почти что без.

    Но путешественники истинные те лишь,
    Кто отправляются без всякой цели в путь,
    Шары воздушные сердца их: жёстко стелишь,
    Судьба! Паденье вниз – фатальна стропов спуть!

    Но формы облаков имеют их желанья,
    А грезят они так, как предписал канон
    Всех наслаждений, чьи вестей нежданны сланья
    В телесный этот наш послушный органон.

    II

    Волчки мы и шары в круженье и вращенье,
    А любопытство нас тиранит и во сне,
    Подобно Ангелу жестокому, в прещенье
    Бичует солнца Он менял в какой стране?

    Удача, чьё, увы, всегда недостиженье,
    Не будучи нигде, находится везде,
    Обманчива опять, мечты как наважденье,
    Но вскакивает вновь безумец при звезде.

    Душа наша – фрегат, Икарии искатель.
    Пронзительно скрипит: «Разуй свои глаза!» –
    Стеньга над палубой, а ты, во тьме блукатель,
    «Любовь… успех…» всё мнишь. Ад! Риф. В ночи гроза.

    А каждый островок, завиденный смотрящим,
    Обещанный судьбой не Эльдорадо край,
    Воображением расписанный бодрящим
    Уже ноздрю, увы, скала лишь – умирай!

    О, собственных своих не жертва ли химерик?
    В наручники его! Швырнуть лжеца за борт!
    Пьяное чудище, ишь, выдумщик Америк,
    Еще соври, что ты увидел город-порт.

    Бродяга старый так, ночлега не нашедший,
    За окнами домов мнит пышные раи
    И взгляд его, от них в отчаянье пришедший,
    Везде, горит где свет, утраты зрит свои.

    III

    Плывущие, чтоб плыть! Истории какие
    Прочесть в ваших глазах? А памяти ларцы
    Откройте нам – о как сокровища морские
    Сверкают, их когда увидят не слепцы!

    Мы совершаем путь без ветра и без пара,
    Порвавшие с тюрьмой безвыходной тоски,
    Мир в кадре полотна – в длину лишь реек пара
    Да в ширину, и всё! – членим на грёз куски.

    Так что вы видели? – Мы видели светила
    И воды, и пески ещё видели мы.
    Хотя пучина нас едва не поглотила,
    Нам часто скучно, здесь мы узники тюрьмы.

    Вечерних славу солнц на цвета фиолета
    Морях и славу их закатных городов
    Мы видели. Звезда уже в вечерней мгле та
    Горит, хоть горизонт пока ещё бардов.

    Но пышность городов, великие пейзажи,
    Однако, лишены влекущей взор всегда
    Таинственной черты, одним – раскрой глаза же! –
    Присущей облакам, плывущим в никуда.

    А силу придаёт желанью исполненье,
    Чей коренится ствол в чувствилище услад,
    И созревает плод – ветвей под ним склоненье –
    Что солнце видит как в земле нашедший клад.

    Ты вырастишь еще, о, дерево хотений,
    Могучее, как кедр! Мы, впрочем, припасли
    Наброски тем в альбом, кто до хитросплетений
    Охочи. Лучшим вновь нездешнее нашли?

    Приветствовали мы кумиров с хоботами,
    Престолы из лучей, волшебные дворцы,
    Столь сказочные, что с разинутыми ртами
    Застыли б, увидав их Запада купцы.

    Наряды, что пьянят, когда их надевают,
    И женщин, на ногтях и на зубах чьих лак,
    Факиров, торсы чьи удавы обвивают…

    V
    Ещё! А что ещё? – Ещё что, детский шлак?

    VI
    Так вот, чтоб не забыть теперь о вещи главной,
    Мы видели везде, ища ли? – Три ха-ха! –
    Вверху, так и внизу их лестницы тщеславной
    Бессмертную одну комедию греха.

    Жену, злую рабу, глупа, зато надменна,
    Влюблённую в себя без отвращенья, муж
    Которой, злой тиран, чья порча злоименна,
    Рабы раб, нечистот сток мерзостных к тому ж.

    Мучителя в поту да мученика в корчах –
    Пусть запах крови вновь украсит торжество!
    Яд власти, деспота нервирующий – скор чах!
    Послушное кнуту тупое большинство.

    Ещё – с десяток вер, вполне подобных нашей,
    Штурмующих престол небесный; святость, что,
    Как на лебяжий пух, на взгвозд ложась монаший,
    Упоена своей гордынею зато.

    VII

    Болтливый род людской, победой опьянённый
    Над естеством, хотя мудрей не ставший, но
    Кричащий Богу: «Ты подобен мне!» Стеснённый
    Моралью ли? – Попрал он нравственность давно.

    А те, кто не так глуп, любовники злосчастья,
    Бегущие в толпе, гонимые Судьбой,
    В бездонный опиум ныряют, в море счастья.
    Вот, мира бюллетень сложился сам собой.

    Да, горек опыт от блужданий кругосветных,
    Мир маленький такой вчера, сегодня и
    Вновь завтра посреди печалей беспросветных,
    Оазис ужаса, хранит черты твои.

    Взойти ли на корабль, а может быть остаться?
    Как хочешь! Смел один, другой же боязлив,
    Нет бдительней врага, чем время, может статься.
    Без передышки бег в конце не тороплив.

    Блуждать, как вечный Жид, апостол ли Господень,
    Вагон, борт корабля – всё мало для него,
    Чтоб вновь пуститься в путь, а отдыха его день
    На смертном ли одре? Щадит время – кого?

    Даже когда оно сапог в хребет вминает,
    Настигнув нас, мы всё ещё кричим: «Вперёд!»
    Как в день отплытия в Китай взор вспоминает
    Простор, волосы – бриз, а память – не соврёт.

    И вот уже корабль скользит по морю мрака,
    Как юный пассажир, ликуя сердцем, мы
    Сирен слышим морских, в чьих стонах – счастье брака,
    Зовущих: «Мореход! Скорей сюда…» – из тьмы;

    Вкушают лотос здесь и соки отжимают
    Диковинных плодов, которых алчет плоть,
    Вкусившие уже своих не понимают,
    Не узнавания до полного их вплоть.

    В одёжки ты себя, моряк, зачем облек три?
    Снимай это с себя, чтоб впредь не одевал,
    О, долгожданный мой, плыви к своей Электре!
    Я та, которой ты колени целовал…

    VIII

    Смерть, старый капитан, пора отдать швартовый.
    В стране этой – тоска… Всё, ставим паруса!
    И вот уже почти не зрим маяк портовый –
    В чернильной темноте исчез за пол часа.

    Плесни же яду нам, который утешает.
    Мы жаждем, изнутри огнём попалены,
    Нырнуть – в ад или рай? – вновь случай выбирает! –
    Неведомого, пусть хоть ради новизны.

     
    Профиль   Страница  
    scivarinДата: Четверг, 29.04.2010, 15:39 | Сообщение # 7
    Руководитель проекта
    Сообщений: 548
    Награды: 9
    Статус: Offline
    Quote (Immoralissimus)
    Как я понимаю, это научная публикация. Кто Ваш научный руководитель?

    Источник указан в самом начале треда:

    Quote (Ecce_Chaos)
    Вестник СПбГУ, Сер.2, 2000, вып.4 ( № 26 ) Косматова Е.Э.

    Это перепост с другого сайта - под текстом публикации ссылка.
     
    Профиль   Страница  
    Форум поэтов » Литературный раздел » Шедевры мировой поэзии » “Le voyage” Бодлера и “Плавание” Цветаевой (сравнительный анализ)
    • Страница 1 из 1
    • 1
    Поиск:

    Яндекс.Метрика
    Copyright Сайт высокой поэзии © 2009-2024 18+ При использовании материалов гиперссылка на сайт обязательна Хостинг от uCoz